Снег

Старик Потапов умер через месяц после того, как Татьяна Петровна
поселилась у него в доме. Татьяна Петровна осталась одна с дочерью Варей и
старухой нянькой.
Маленький дом - всего в три комнаты - стоял на горе, над северной
рекой, на самом выезде из городка. За домом, за облетевшим садом, белела
березовая роща. В ней с утра до сумерек кричали галки, носились тучами над
голыми вершинами, накликали ненастье.
Татьяна Петровна долго не могла привыкнуть после Москвы к пустынному
городку, к его домишкам, скрипучим калиткам, к глухим вечерам, когда было
слышно, как потрескивает в керосиновой лампе огонь.
"Какая я дура! - думала Татьяна Петровна. - Зачем уехала из Москвы,
бросила театр, друзей! Надо было отвезти Варю к няньке в Пушкино - там не
было никаких налетов, - а самой остаться в Москве. Боже мой, какая я дура!"
Но возвращаться в Москву было уже нельзя. Татьяна Петровна решила
выступать в лазаретах - их было несколько в городке - и успокоилась. Городок
начал ей даже нравиться, особенно когда пришла зима и завалила его снегом.
Дни стояли мягкие, серые.
Река долго не замерзала; от ее зеленой воды поднимался пар.
Татьяна Петровна привыкла и к городку и к чужому дому. Привыкла к
расстроенному роялю, к пожелтевшим фотографиям на стенах, изображавшим
неуклюжие броненосцы береговой обороны. Старик Потапов был в прошлом
корабельным механиком. На его письменном столе с выцветшим зеленым сукном
стояла модель крейсера "Громобой", на котором он плавал. Варе не позволяли
трогать эту модель. И вообще не позволяли ничего трогать.
Татьяна Петровна знала, что у Потапова остался сын моряк, что он сейчас
в Черноморском флоте. На столе рядом с моделью крейсера стояла его карточка.
Иногда Татьяна Петровна брала ее, рассматривала и, нахмурив тонкие брови,
задумывалась. Ей все казалось, что она где-то его встречала, но очень давно,
еще до своего неудачного замужества. Но где? И когда?
Моряк смотрел на нее спокойными, чуть насмешливыми глазами, будто
спрашивал: "Ну что ж? Неужели вы так и не припомните, где мы встречались?".
- Нет, не помню, - тихо отвечала Татьяна Петровна.
- Мама, с кем ты разговариваешь? - кричала из соседней комнаты Варя.
- С роялем, - смеялась в ответ Татьяна Петровна.
Среди зимы начали приходить письма на имя Потапова, написанные одной и
той же рукой. Татьяна Петровна складывала их на письменном столе. Однажды
ночью она проснулась. Снега тускло светили в окна. На диване всхрапывал
серый кот Архип, оставшийся в наследство от Потапова.
Татьяна Петровна накинула халат, пошла в кабинет к Потапову, постояла у
окна. С дерева беззвучно сорвалась птица, стряхнула снег. Он долго сыпал
белой пылью, запорошил стекла.
Татьяна Петровна зажгла свечу на столе, села в кресло, долго смотрела
на язычок огня, - он даже не вздрагивал. Потом она осторожно взяла одно из
писем, распечатала и, оглянувшись, начала читать.
"Милый мой старик, - читала Татьяна Петровна, - вот уже месяц, как я
лежу в госпитале. Рана не очень тяжелая. И вообще она заживает. Ради бога,
не волнуйся и не кури папиросу за папиросой. Умоляю!"
"Я часто вспоминаю тебя, папа, - читала дальше Татьяна Петровна, - и
наш дом, и наш городок. Все1 это страшно далеко, как будто на краю света. Я
закрываю глаза и тогда вижу: вот я отворяю калитку, вхожу в сад. Зима, снег,
но дорожка к старой беседке над обрывом расчищена, а кусты сирени все в
инее. В комнатах трещат печи. Пахнет березовым дымом. Рояль, наконец,
настроен, и ты вставил в подсвечники витые желтые свечи - те, что я привез
из Ленинграда. И те же ноты лежат на рояле: увертюра к "Пиковой даме" и
романс "Для берегов отчизны дальней". Звонит ли колокольчик у дверей? Я так
и не успел его починить. Неужели я все это увижу опять? Неужели опять буду
умываться с дороги нашей колодезной водой из кувшина? Помнишь? Эх, если бы
ты знал, как я полюбил все это отсюда, издали! Ты не удивляйся, но я говорю
тебе совершенно серьезно: я вспоминал об этом в самые страшные минуты боя. Я
знал, что защищаю не только всю страну, но и вот этот ее маленький и самый
милый для меня уголок - и тебя, и наш сад, и вихрастых наших мальчишек, и
березовые рощи за рекой, и даже кота Архипа. Пожалуйста, не смейся и не
качай головой.
Может быть, когда выпишусь из госпиталя, меня отпустят ненадолго домой.
Не знаю. Но лучше не жди".
Татьяна Петровна долго сидела у стола, смотрела широко открытыми
глазами за окно, где в густой синеве начинался рассвет, думала, что вот со
дня на день может приехать с фронта в этот дом незнакомый человек и ему
будет тяжело встретить здесь чужих людей и увидеть все совсем не таким,
каким он хотел бы увидеть.
Утром Татьяна Петровна сказала Варе, чтобы она взяла деревянную лопату
и расчистила дорожку к беседке над обрывом. Беседка была совсем ветхая.
Деревянные ее колонки поседели, заросли лишаями. А сама Татьяна Петровна
исправила колокольчик над дверью. На нем была отлита смешная надпись: "Я
вишу у дверей - звони веселей!" Татьяна Петровна тронула колокольчик. Он
зазвенел высоким голосом. Кот Архип недовольно задергал ушами, обиделся,
ушел из прихожей- веселый звон колокольчика казался езду, очевидно,
нахальным.
Днем Татьяна Петровна, румяная, шумная, с потемневшими от волнения
глазами, привела из города старика настройщика, обрусевшего чеха,
занимавшегося починкой примусов, керосинок, кукол, гармоник и настройкой
роялей. Фамилия у настройщика была очень смешная: Невидаль. Чех, настроив
рояль, сказал, что рояль старый, но очень хороший. Татьяна Петровна и без
него это знала.
Когда он ушел, Татьяна Петровна осторожно заглянула во все ящики
письменного стола и нашла пачку витых толстых свечей Она вставила их в
подсвечники на рояле. Вечером она зажгла свечи, села к роялю, и дом
наполнился звоном.
Когда Татьяна Петровна перестала играть и погасила свечи, в комнатах
запахло сладким дымом, как бывает на елке.
Варя не выдержала.
- Зачем ты трогаешь чужие вещи? - сказала она Татьяне Петровне. - Мне
не позволяешь, а сама трогаешь И колокольчик, и свечи, и рояль - все
трогаешь. И чужие ноты на рояль положила.
- Потому что я взрослая, - ответила Татьяна Петровна.
Варя, насупившись, недоверчиво взглянула на нее. Сейчас Татьяна
Петровна меньше всего походила на взрослую. Она вся как будто светилась и
была больше похожа на ту девушку с золотыми волосами, которая потеряла
хрустальную туфлю во дворце. Об этой девушке Татьяна Петровна сама
рассказывала Варе.
Еще в поезде лейтенант Николай Потапов высчитал, что у отца ему
придется пробыть не больше суток. Отпуск был очень короткий, и дорога
отнимала все время.
Поезд пришел в городок днем. Тут же, на вокзале, от знакомого
начальника станции лейтенант узнал, что отец его умер месяц назад и что в их
доме поселилась с дочерью молодая певица из Москвы.
- Эвакуированная,- сказал начальник станции. Потапов молчал, смотрел за
окно, где бежали с чайниками пассажиры в ватниках, в валенках. Голова у него
кружилась.
- Да, - сказал начальник станции, - хорошей души был человек. Так и не
довелось ему повидать сына.
- Когда обратный поезд э - спросил Потапов.
- Ночью, в пять часов, - ответил начальник станции, помолчал, потом
добавил: - Вы у меня перебудьте. Старуха моя вас напоит чайком, накормит.
Домой вам идти незачем
- Спасибо, - ответил Потапов и вышел
Начальник посмотрел ему вслед, покачал головой.
Потапов прошел через город, к реке. Над ней висело сизое небо. Между
небом и землей наискось летел редкий снежок. По унавоженной дороге ходили
галки. Темнело. Ветер дул с того берега, из лесов, выдувал из глаз слезы.
"Ну что ж! - сказал Потапов - Опоздал. И теперь это все для меня будто
чужое - и городок этот, и река, и дом".
Он оглянулся, посмотрел на обрыв за городом. Там стоял в инее сад,
темнел дом. Из трубы его поднимался дым. Ветер уносил дым в березовую рощу.
Потапов медленно пошел в сторону дома. Он решил в дом не заходить, а
только пройти мимо, быть может заглянуть в сад, постоять в старой беседке.
Мысль о том, что в отцовском доме живут чужие, равнодушные люди, была
невыносима. Лучше ничего не видеть, не растравлять себе сердце, уехать и
забыть о прошлом!
"Ну что же, - подумал Потапов, - с каждым днем делаешься взрослее, все
строже смотришь вокруг".
Потапов подошел к дому в сумерки. Он осторожно открыл калитку, но все
же она скрипнула. Сад как
бы вздрогнул. С веток сорвался снег, зашуршал. Потапов оглянулся. К
беседке вела расчищенная в снегу дорожка. Потапов прошел в беседку, положил
руки на старенькие перила. Вдали, за лесом, мутно розовело небо - должно
быть, за облаками подымалась луна. Потапов снял фуражку, провел рукой по
волосам. Было очень тихо, только внизу, под горой, бренчали пустыми ведрами
женщины - шли к проруби за водой.
Потапов облокотился о перила, тихо сказал:
- Как же это так?
Кто-то осторожно тронул Потапова за плечо. Он' оглянулся. Позади него
стояла молодая женщина с бледным строгим лицом, в накинутом на голову теплом
платке. Она молча смотрела на Потапова темными внимательными глазами. На ее
ресницах и щеках таял снег, осыпавшийся, должно быть, с веток.
- Наденьте фуражку, - тихо сказала женщина,- вы простудитесь. И
пойдемте в дом. Не надо здесь стоять.
Потапов молчал. Женщина взяла его за рукав и повела по расчищенной
дорожке. Около крыльца Потапов остановился. Судорога сжала ему горло, он не
мог вздохнуть. Женщина так же тихо сказала:
- Это ничего. И вы, пожалуйста, меня не стесняйтесь. Сейчас это
пройдет.
Она постучала ногами, чтобы сбить снег с ботиков. Тотчас в сенях
отозвался, зазвенел колокольчик. Потапов глубоко вздохнул, перевел дыхание.
Он вошел в дом, что-то смущенно бормоча, снял в прихожей шинель,
почувствовал слабый запах березового дыма и увидел Архипа. Архип сидел на
диване и зевал. Около дивана стояла девочка с косичками и радостными глазами
смотрела на Потапова, но не на его лицо, а на золотые нашивки на рукаве.
- Пойдемте! - сказала Татьяна Петровна и провела Потапова в кухню.
Там в кувшине стояла холодная колодезная вода, висело знакомое льняное
полотенце с вышитыми дубовыми листьями.
Татьяна Петровна вышла. Девочка принесла Потапову мыло и смотрела, как
он мылся, сняв китель. Смущение Потапова еще не прошло.
- Кто же твоя мама? - спросил он девочку и покраснел.
Вопрос этот он задал, лишь бы что-нибудь спросить.
- Она думает, что она взрослая, - таинственно прошептала девочка. - А
она совсем не взрослая. Она хуже девочка, чем я.
- Почему? - спросил Потапов.
Но девочка не ответила, засмеялась и выбежала из кухни.
Потапов весь вечер не мог избавиться от странного ощущения, будто он
живет в легком, но очень прочном сне. Все в доме было таким, каким он хотел
его видеть. Те же ноты лежали на рояле, те же витые свечи горели,
потрескивая, и освещали маленький отцовский кабинет. Даже на столе лежали
его письма из госпиталя - лежали под тем же старым компасом, под который
отец всегда клал письма.
После чая Татьяна Петровна провела Потапова на могилу отца, за рощу.
Туманная луна поднялась уже высоко. В ее свете слабо светились березы,
бросали на снег легкие тени.
А потом, поздним вечером, Татьяна Петровна, сидя у рояля и осторожно
перебирая клавиши, обернулась к Потапову и сказала:
- Мне все кажется, что где-то я уже видела вас.
- Да, пожалуй, - ответил Потапов.
Он посмотрел на нее. Свет свечей падал сбоку, освещал половину ее лица.
Потапов встал, прошел по комнате из угла в угол, остановился.
- Нет, не могу припомнить, - сказал он глухим голосом.
Татьяна Петровна обернулась, испуганно посмотрела на Потапова, но
ничего не ответила.
Потапову постелили в кабинете на диване, но он не мог уснуть. Каждая
минута в этом доме казалась ему драгоценной, и он не хотел терять ее.
Он лежал, прислушивался к воровским шагам Архипа, к дребезжанию часов,
к шепоту Татьяны Петровны, - она о чем-то говорила с нянькой за закрытой
дверью Потом голоса затихли, нянька ушла, но полоска света под дверью не
погасла. Потапов слышал, как шелестят страницы, - Татьяна Петровна, должно
быть, читала Потапов догадывался: она не ложится, чтобы разбудить его к
поезду. Ему хотелось сказать ей, что он тоже не спит, по он не решился
окликнуть Татьяну Петровну
В четыре часа Татьяна Петровна тихо открыла дверь и позвала Потапова.
Он зашевелился.
- Пора, вам надо вставать, - сказала она. - Очень жалко мне вас будить!
Татьяна Петровна проводила Потапова на станцию через ночной город.
После второго звонка они попрощались. Татьяна Петровна протянула Потапову
обе руки, сказала
- Пишите. Мы теперь как родственники. Правда? Потапов ничего не
ответил, только кивнул головой. Через несколько дней Татьяна Петровна
получила от Потапова письмо с дороги.
"Я вспомнил, конечно, где мы встречались, - писал Потапов, - но не
хотел говорить вам об этом там, дома. Помните Крым в двадцать седьмом году
Осень. Старые платаны в Ливадийском парке. Меркнущее небо, бледное море. Я
шел по тропе в Ореанду. На скамейке около тропы сидела девушка. Ей было,
должно быть, лет шестнадцать. Она увидела меня, встала и пошла навстречу.
Когда мы поравнялись, я взглянул на нее. Она прошла мимо меня быстро, легко,
держа в руке раскрытую книгу Я остановился, долго смотрел ей вслед. Этой
девушкой были вы. Я не мог ошибиться. Я смотрел вам вслед и почувствовал
тогда, что мимо меня прошла женщина, которая могла бы и разрушить всю мою
жизнь и дать мне огромное счастье. Я понял, что могу полюбить эту женщину до
полного отречения от себя. Тогда я уже знал, что должен найти вас, чего бы
это ни стоило. Так я думал тогда, но все же не двинулся с места. Почему - не
знаю. С тех пор я полюбил Крым и эту тропу, где я видел вас только мгновение
и потерял навсегда. Но жизнь оказалась милостивой ко мне, я встретил вас. И
если все окончится хорошо и вам понадобится моя жизнь, она, конечно, будет
ваша. Да, я нашел на столе у отца свое распечатанное письмо. Я понял все и
могу только благодарить вас издали".
Татьяна Петровна отложила письмо, туманными глазами посмотрела па
снежный сад за окном, сказала.
- Боже мой, я никогда не была в Крыму! Никогда! Но разве теперь это
может иметь хоть какое-нибудь значение И стоит ли разуверять его? И себя!
Она засмеялась, закрыла глаза ладонью. За окном горел, никак не мог
погаснуть неяркий закат.