Камень терпенья

Было — не было, а молва нам передала. В ту пору, когда еще верблюды вести разносили, а блохи цирюльниками служили, были, говорят, у одного царя три дочери. Красавицы. Три бутона на одной ветке. Кто юс видел, тот палец изо рта не вынимал. Родители боялись дурного глаза, берегли их, не выпускали из дворца, прятали и от людей, и от солнца. Мать поцелует, передаст отцу, отец обнимет, передает матери. Так росли они на руках среди поцелуев и объятий.
А время приходит, а время уходит. Самой младшей исполнился год, пошел второй; средней — восемь лет. А у старшей тоже были свои годы — пятнадцать лет. Каждому — его годы, каждому делу — голова, каждой голове — своя печаль.
В один из дней пала печаль и на голову падишаха. Враги пришли. Посадил он своих ненаглядных на колени матери, собрал бесстрашных воинов с кривыми саблями и отправился воевать. Скажете вы, зачем люди проливают кровь? Но ведь не всякое дело во власти человека.
В старые времена, когда еще верблюды не поднимали своих голов, а карлики еще не воевали с людьми, меж двух царств бьш колодец. «Кровавый колодец» назывался он.
Раз в семь лет из семи небес сыпалось в него семь лопат чернозема. И как только колодец заполнялся землей, в тот самый пень в тот самый час кровью наливались глаза народов обоих царств, злобой друг к другу горели они. Беда, если колодец наполнялся до краев! Оба царства самых храбрых джигитов посылали в бой. А бились тогда не с пушками и ружьями, как нынче, выходили с мечами один на один. Но ударяли один раз, не больше. Даже если сам упавший говорил: «Если ты джигит, ударь еще раз!» — то победитель не слушал его. Только скажет: «От матери рождаются один раз» — и не вытащит больше меча из ножен...
И бились тогда подряд семь дней. Кому было суждено, тот умирал, а оставшиеся в живых шли к колодцу. Набирали здесь сколько могли унести земли; кто хотел гору — воздвигал из нее гору, кто хотел сад — разбивал сад. И после того приходил туда сам Кельоглан. Говорят, что он сеял просо на дне колодца... Таковы мирские дела, а такова война.
И на этот раз пришло время заполнения колодца и начала распри. Падишах правил царством, приветливо шутил с везира-ми и ходил на состязания с джигитами, а тут через семь дней вернулся мрачнее тучи. Рот его разжать не мог даже нож, не принимал он и глотка воды. Заперся он в своем дворце и скорбел день и ночь. В этой войне ему так не посчастливилось, так не посчастливилось! Каждый день он терял по семь джигитов. И каких джигитов, каких джигитов! Один другого знатнее, таких статных, таких высоких, что на плечах их можно было человека повесить! Падишах собирался выбрать среди них женихов для своих дочерей. Что еще добавить? Собирался расширить царство и радоваться на своих наследников. Но ты посмотри только, что творит судьба! Сидит падишах, прижав руки к груди, отказавшись от всех желаний, обидевшись на весь мир. А что ему делать? Бьш бы он как все люди, может, и сказал бы: «Пусть идет все своим чередом!» Да, но тут ножка-то гуся другая! Ведь он бьш падишахом, собирал правоверных под свое знамя. И малолетние сироты, и седовласые старцы — все смотрели ему в рот. Кто от него ждал прощения, кто наказания. Но не нашлось везира показать ему нужное место в книге, где говорится, что не надо на судьбу сетовать!
Так случилось. И падишах опустил в воду все четыре угла своего паласа1! Уж о чем, о чем, даже о дочерях думать забыл...
А месяцы и годы тем временем шли и шли. Три девочки — три бутона распустились. Розами стали: Белоснежная роза, Алая

П а л а с — ковер с грубым ворсом.

роза и Золотистая роза! Уста одной благоухают молоком, из уст второй слышится соловьиная трель, а из уст третьей льется мед...
Однажды эти падишахские розы, верно по воле шайтана, взялись за руки и вышли в сад. Посмотрели они вокруг себя и чего только не увидели! Аромат, благоуханье цветов, щебетанье и пенье птиц. Розы славили солнце, а соловьи — возлюбленных.
Как это было? Как это случилось? Младшая дочь посмотрела в глаза средней, а средняя взглянула в глаза старшей так, будто раньше и не видывали друг друга или словно им грозила разлука.
Все три разом так вздохнули, что опечалился соловей. Младшая сорвала белую розу.
— Я тоже белая роза, — сказала она, опустив голову, — но нет у меня ни шипов, ни веточки...
Средняя сорвала алую розу и защебетала:
— Я сама алая роза, но нет у меня еще зелени, нет еще лепестков.
А самая старшая сорвала золотистую розу:
— Я золотистая роза, но нет у меня песни, нет соловья, — печально плакалась она.
Садовник сидел в это время под деревом, слушал девушек и смотрел на них. Он был из тех, кто не прятал своих глаз от веток и ростков, а слов своих от девушек и юношей.
Встал он перед девушками и сказал им:
— О падишахские розы, падишахские розы! Каким языком мне с вами говорить? Какой ветер занес вас сюда? Благодарение Аллаху, ни одна из роз хасбахче1 еще не расцветала, как вы. Что же мне сделать для вас? Нет у меня достойных ваших уст сластей и меда. Ах, пусть ослепнет судьба! Не порадовала она самого падишаха, так меня ли ей радовать? Но мое время прошло, а ваша пора настала, хоть никто и не знает, когда его время приходит, когда уходит. Отец ваш забыл весь свет. Разве подумает он о вас? Ваша мать сидит на троне печали и горюет только о падишахе. Забыла о нарядах, алмазах, жемчугах. О вас ли ей сейчас думать? А разве молоденькая девушка может сама решить свою судьбу? Слушайте, невесты! Дам я вам своим низким разумом совет, а вы, если хотите, возьмите его белыми и нежными руками вашими. А не хотите, не берите.
В тот день, — продолжал садовник, — когда вы родились, в ту землю, куда закопали пуповину, посадили розовые кусты. Вот они перед вами. Они выросли, глядя на вас, вы же расцвели, глядя на них. И рост ваш сходен и цвет. Сорвите же себе по цветку

Хасбахче - сад при дворце или аристократическом богатом доме.

с этих розовых кустов и по одному гранату с этого дерева; попросите себе три золотых подноса из Килерчибаша. На золотые подносы положите по гранату, а рядом с ними по розе, сходной с цветом лиц ваших. Поднос с белой розой отдайте белой невольнице, одетой в белое, поднос с алой розой — невольнице, румяной, как яблоко, и одетой в алое, а поднос с золотистой розой — невольнице с золотыми волосами и в золотых украшениях. Пошлите их к вашему Черному дядьке; сделайте все, как я вам указал. Больше я ничего не скажу. Только что бы вам ни ответил Черный дядька, все равно все кончится хорошо.
Выслушали девушки совет, и глаза их широко раскрылись. Посмотрели они друг на друга и подумали: «Чудо ли это, вол- ] шебство ли это, но тут есть какая-то мудрость». Одна дает ему; свой жемчуг, другая — алмазы, третья — все свои драгоценности., Садовник усмехнулся:
— О падишахские розы, падишахские розы, знаете ли вы, что мясо человека не едят и из кожи его не делают одежды? Что от него может быть, кроме сладостной речи? А у меня нет и этого! Только кое-что и кое-как сказал я вам. Эти жемчуга, эти алмазы идут только девушкам. Оставьте их себе. А вот придет день вашей свадьбы, вспомните меня добром!
При этих словах Золотистая девушка побледнела, Алая девушка заалела, Серебристая девушка замерла...
Все три быстро принялись за дело, наполнили три подноса. Нарядили трех невольниц и отправили их с подносами к Черному дядьке. А тот сказал:
— Перед девушками, у которых есть отцы, дядьки не идут, а если идут, то впереди невольниц, — приблизился к трону падишаха.
И все они стали в ряд перед троном печали и мрака. И все боялись и горевали, думая:«Чему же нас предаст падишах, сорока ножам или сорока мулам?»
В это самое время Черный дядька посмотрел на невольниц, те посмотрели на ножи, ножи посмотрели на гранаты, гранаты — на падишаха, падишах же — на розы. Смотрел он, смотрел на розы, и вдруг над падишахом засияла заря, а когда встает заря, разве кругом не светлеет? И верно, стало так светло, так светло, что падишах опомнился. Он узнал розы и подумал: «Белая роза, алая роза, золотистая роза! О, это мои розы! Если бутоны стали розами, значит, прошло уже много времени. Не может тянуться без конца даже самая темная ночь. А как же получилось, что мой черный день так долго омрачал мою голову?»
Поняли вы, зачем были посланы эти розы и гранаты?
Падишах спросил:
— Что бы ни значили розы, но гранаты, видно, не для наслаждения сердца. В них есть какая-то загадка. Уж не хотят ли мои дочери выйти замуж? У невольниц есть руки, чтобы держать поднос, но где им взять разум, чтобы объяснить загадку?
Тут Черный дядька показал свое искусство, вовремя нашел
нужные слова:
— О мой падишах, не мне это надо знать, а тебе. Если бутон вырос и стал розой, то распустившуюся розу или срывает рука, или уносит ветер. Не пора ли тебе позаботиться о своих дочерях? Эти слова говорит тебе Черный дядька, но закон и власть твои, падишаха.
Падишах воскликнул:
— Черный дядька, то, что вынес я, не вынесут и горы! В битве я потерял джигитов, подобных высокой горе. За кого же мне теперь выдать дочерей? Где юноши-джигиты, которые сражались бы против семи царств и защищали мою кровь своей кровью?
Черный дядька так слово скажет, так скажет, что все царство прославит! Смотри, как он ответил:
— О мой падишах, ведь мир не стоит только на этих джигитах. Есть еще много других в чужих краях. Камень, о котором не думаешь, падает на голову. Ты, пока не поздно, подумай о наследниках.
В ответ на эти слова падишах сказал:
— Раз так, то вот мое решение: посмотрим на гранаты девушек и узнаем их желание, увидим, настала ли пора выходить замуж и вить гнезда.
Он ударил по верхушкам трех гранатов и разрезал каждый из них пополам.
Что же он увидел? Как старшая дочь говорит желтой розе: «Ты ли золотистая, я ли золотистая?»; вторая — алой: «Ты ли алая, я ли алая?» и младшая — белой: «Ты ли белая, я ли белая?»
Посмотрел падишах на гранаты и прочитал желания своих дочерей:
— Моя золотистая дочь молчит, но посланный ею гранат говорит: «Пришла моя пора, она уже приходит». Алая дочь молчит, но посланный ею гранат говорит: «Уже цвету я, уже расцветаю». Белая дочка молчит, но посланный ею гранат говорит: «Еще бутон я, но буду цветком». Все знает лишь Аллах, а мы не будем допытываться, пошлем им три стрелы. Когда захотят, пусть сделают из волос своих тетиву для лука и стреляют! Если стрела вылетит, то она уже не вернется. Пусть они сядут на коней. Куда стрела упадет, у двери или очага, туда они и пойдут как невесты.
Судьба в их руках. Если вымолят счастье — станут радоваться, а если горе — то плакать, но не проклинать судьбу. Пусть живут на своем месте, говоря: «Дом мужа —дом на площади», но не возвращаются обратно, говоря: «Дом отца — ханский дом».
Так сказал падишах и, положив на каждый золотой поднос по серебряной стреле, послал их своим дочерям.
Девушки же сделали из своих волос тетиву для луков. Выстре-лили. Стрела Золотой девушки попала в дом старшего везира; стрела Алой девушки попала в дом младшего везира; а куда же, спросите вы, попала стрела Серебристой девушки? Она летела, летела и упала на голую вершину Кафадага1. Что же было делать?.! Хоть ей вручили ее собственную стрелу, но не сказали: стреляй сейчас же. Сколько ей лет, где еще ее разум? Роза ее белее белого, гранат ее как молоко! Что бы ей еще потерпеть? Ведь не конец света наступил. Да, как говорится, за то, что делают руки, терпит шея. Так и она вытерпит то, что ей положено.
Золотистую девушку выдали, подняв алый флаг, за сына; старшего везира. Розовую девушку выдали за сына младшего везира и били в барабаны. Для Серебристой девушки не поднима- ли ни алого флага, ни в барабаны не били. Посадили ее на тощего коня и отправили прямо в Кафадагу.
Почему вы не спрашиваете: а что же, что же подарила мать своим дочерям? Подарила им три камня. Старшей дочери — изумруд, средней дочери — рубин, а младшей — Камень терпения. Что же ей еще было дарить? Старшая и средняя пребывают в счастье, а младшая с опущенной головой и с Камнем терпенья на груди погоняет своего коня! Никого не встретила она на трудном пути, только сама дорога заговорила с ней:
— Нетерпеливая девушка, нетерпеливая девушка! Ветер подул, орехи ли сбил, почему ты так спешишь? Если себя не жаль, пожалей хоть коня своего. Отдохни немного!
Слышит это Серебристая девушка, молчит, погоняет коня... Мчится как поток с гор, как ветер с холмов, едет, едет да едет... Ни в горах, ни в поле, ни на реке не встретились ей даже птицы. Но горы, реки, потоки звенели ей:
— Нетерпеливая девушка, нетерпеливая девушка! Разве у тебя подол горит? Или котел на огне кипит? Зачем ты так спешишь? Если не жалко себя, пожалей хоть коня, сойди с него, отдохни немного.

Кфадаг — (Кафдагы, Каф и Афдаг) — в турецком фольклоре гора, расположенная на краю света; за ней лежит царство дивов.


Слышит все Серебристая девушка, молчит, снова погоняет коня Не смотрит, ночь ли, день ли, не видит, длинна ли дорога, устал ли конь, едет, едет да едет. И вот добралась до Кафадага. Что же она там увидела? Землю, оставшуюся со времен потопа, кочки да камни, и в самой середине — серебряная стрела.
Ее стрела, ее счастье. И попала она туда, где нет ничего — нет стен, нет крыши. Место вроде могилы Насреддина ходжи.
Серебристая девушка нагнулась к стреле и ударилась головой о камень. Как его назвать? Камень терпенья. Волшебный камень, не знаю. Только мне известно, что, ударившись о камень, она поняла, что с ней случилось. Будто вытащили стрелу из земли и вонзили ей в грудь. Заныла грудь, а из сердца потекла кровь. И не знала она, что делает и что ей дальше делать.
Взяла свой Камень терпенья и начала плакать:
— Ах, Камень терпенья, Камушек терпенья! Сгорело мое сердце. Была я розой хасбахче, одной из трех сестер. Если бы мой суженый оказался бедным джигитом, если бы у меня бьшо ложе хоть под кустом! А здесь — караван не пройдет и птица не пролетит, нет ни людей, ни злых духов. Одиночество подобает Аллаху да еще шайтану! Горе мне! Что буду я здесь делать? Как проживу? Камень терпенья, Камушек терпенья, кто из нас более терпелив, ты ли, я ли?
Камень терпенья услышал ее и ответил человеческим голосом:
— Белая девушка, Серебристая девушка! Девушка светлая, как снег, чистая, как вода! Ты знатнее меня, а я терпеливее тебя. Была ты розой хасбахче, зачем ты не распустилась на своей ветке? Была ты одной из трех сестер, зачем не пожалела своей головы? Ни судьба, ни люди не виноваты. Вина и грех на тебе, в твоей руке!
Зачем спешила твоя рука? Разве наступал конец света? О нетерпеливая, нетерпеливая! Стрела твоя вылетела из лука! Сама ты ее пустила, сама и терпи! Но у девушки есть сорок лучин, погаснет одна, загорается другая. Так потерпи же!
Серебристая девушка поняла, что сама тянула веревку. И упала она своим розовым лицом на черную землю: «Значит, человек сам творит свою судьбу и может сам ее разрушить! О, что же я сделала? Что я сделала?»
Так плакала она. Потом охватила шею коня:
— Конь мой, конь мой, захудалый мой конь! Что выпало мне, пусть минует тебя. Иди, спасайся. Я на этой горе или научусь терпеть, или приму то, что выпадет мне на долю. Ведь страшнее смерти ничего нет.
Сказав это, она отвязала коня и освободила его. И пошел конь, то заржет, то копытом землю роет. Идет, идет и возвращается. Возвращается и снова идет. Так шел он, пока не скрылся из глаз...
Серебристая девушка стоит и смотрит ему вслед. Глаза ее полны слез. Эти глаза видят тучи — и надвигаются тучи, видят дождь — и льется он. О, кого некому пожалеть, разве не пожалеет его сам гром? Пожалеть пожалеет, да не облегчит боль, не развеет горе! Только вымочит дождь человека.
Серебристая девушка ищет, где бы укрыться до наступления ночи, ищет здесь, ищет там. Что, вы думаете, она вдруг увидела? Скрытую, потайную дверь! Значит, тут не все просто! '
Словно вода освежила ее сердце. «Найдется и тот, кто это построил!» — подумала она. Кинулась поспешно, а внутри вроде и не темно и не светло. Какое-то непонятное место! Смотрит она вправо, смотрит влево. Вдруг видит очаг: ни золы нет, ни метелки — одни пауки. На очаге стоит свеча, рядом трут и кремень. «Уж, наверное, здесь есть кто-нибудь, кто огонь высекает, печь разжигает», — решила девушка.
Так-то так, но ждет она день, ждет пять дней; смотрит — никто не приходит, никто не уходит! Никто ее не спрашивает, никто ее не ищет!
Ну что ж, видно, судьба такая, что тут поделаешь? Стала зажигать свечку, пусть, как горе ее, горит. Ночь жжет, вторую жжет; свеча горит, и она горит, свеча тает, и она тает; ни свеча не кончается, ни ее горе не кончается.
Ночь проходит, утро начинается; кончается утро, наступает вечер. И через несколько дней и ночей почувствовала она голод такой, что забыла про горе и печали.
Давай же выйдем, посмотрим на горы. Увидит дичь — охотится, найдет траву — срывает! Так прошла одно утро и пришли другие утра. Однажды вышла она на охоту. И сколько ни ходила, ни искала, в этот день не насытила ни желудок свой, ни нос свой: и глаза ее ничего не увидели, и уши ничего не услышали!
Серебристая девушка не знала, что ей делать, как поступить.
Вытащила Камень терпенья из-за пазухи и начала изливать свое горе:
— О Камень терпенья, о Камушек терпенья! Сгорело мое сердце. Бьшо время, когда то, что я ела, бьшо впереди меня, а то, что не ела, сзади. Я добывала с избытком, хватило бы насытить сорок сирот, сорок бедных. Сегодня же ради одного кусочка еды и глоточка воды бьюсь головой о камень. Так скажи мне, Камень терпенья, Камушек терпенья: ты ли терпеливей? Я ли терпеливая?
Камень терпенья снова заговорил:
— Белая девушка, Серебристая девушка, светлая, как снег, де-вушка, чистая, как вода, девушка! Была ты богатая. Где же теперь твое богатство? Полнотелая ты была, а в чем теперь твоя душа держится? Не виноваты ни горы, ни холмы, вся вина на тебе самой в твоих ногах! Если бы они не спешили так! Разве конец света наступал? О нетерпеливая, нетерпеливая! Ходи, не спеша, тогда найдешь нужное. Но будешь есть не то, что хочешь, а то, что найдешь. До вечера еще далеко. Потерпи же, потерпи!
И тут девушка учуяла запах тмина и услышала крик фазана. Ах, что это был за запах! А крик! Просто песня! Серебристая девушка забыла голод, забыла горе... Но охватила ее зато такая жажда! Загорелась она, как ячменное поле Керема. А на горе не бьшо ни воды, ни речки. Что делать? Начала она пить запах тмина, пить крик фазана.
И закружилась у нее голова, и упала она на месте без памяти. Часы прошли, дни ли прошли, не знаю. Очнувшись, она увидела, что на камне стоит золотой фазан, а в клюве у него пучок тмина. Серебристая девушка посмотрела на золотого фазана, а тот на нее. Тмин не смотрел ни на фазана, ни на девушку, а просто благоухал. Серебристая девушка сказала:
— Сегодня я не охотилась и не собирала траву. Видно, тот, кто создал землю и небо, послал мне дичь и траву. Но разве я из-за кусочка мяса посягну на певунью, дотронусь до этих ароматных листьев? Если Аллах хочет послать еду, то пусть пошлет другое. И так расчувствовалась она, что запела:
Для чего среди камней ты запела, птица? У меня душа болит и в глазах двоится. В целом мире для меня нет, как видно, места, Я не знаю даже, чья я теперь невеста. Руки тянутся к тебе, горному фазану, Но в силок тебя ловить ни за что не стану, Ты траву несешь, а здесь нет о ней помина... Вместе с песенкой твоей пью я запах тмина.
Умолкла Серебристая девушка, и тогда начал петь золотой фазан. Поет, заливается. О чем поет? Да на своем языке говорит и уговаривает. Серебристая девушка не поняла, но можно ли сказать, что фазан не понял речи девушки? Если бы не понял, то разве стал бы так долго петь? Пел фазан, пел — и подошел к Серебристой девушке.
Та хотела бьшо схватить птицу, но тут же вспомнила, что говорил ей Камень терпенья.
«Помилуй меня, рука, непослушная моя рука, не спеши, моя рука. Из-за тебя я лишилась отчего дома, так не лишай же теперь меня и фазана и тмина», — подумала она.
Девушка стала молиться и просить:
— Говорят, что мужчина ростом с петуха занимает место с гумно. Я осталась без дома и мужа. Сделай же, Аллах, сердечным другом моим птицу. Не слышу я человеческой речи, так пусть хоть раздается птичье пение.
Наступил вечер, но так и не видела ничего, не встретила никого Серебристая девушка. Сказав себе: «Всемогущий Аллах пошлет мне и мужа и очаг», — она пустилась в путь. А кругом темно. Серебристой девушке страшно. Отойдет немного, обернется и смотрит на фазана, пройдет еще немного, снова оглядывается. И вдруг она увидела, что золотой фазан стал кружиться на одном месте. Кружится, как колесо судьбы. Все растет и растет... И вдруг сбросил фазан с себя перья и превратился в юношу-джигита.
Увидела это Серебристая девушка и стала старше сразу на год. Если каждый год — новая западня, то каждая западня — новый страх для человека. Только отойдет один страх, как на его месте — другой и впивается в сердце. Серебристая девушка спросила:
— Кто ты, человек или злой дух? Скажи свое имя? А тот ответил:
— О чужая девушка, чужая девушка, не спрашивай меня пока ни о чем. Ничего сейчас не скажу я тебе. Зовут меня Коджабей. Пока я был фазаном, не мог я летать. Увидев тебя, не смог убежать. Не смог я расправить крылья, когда ты подозвала меня к себе. Скажи, разве сможет стать твоим сердечным другом такая несчастная птица?
Серебристая девушка стала старше еще на один год. Если каждый год приносит нам новый страх, то не рождает ли каждый страх осторожность? Страх проник в ее сердце, и зашевелилась там тысяча сомнений.
Серебристая девушка скрепя сердце говорит:
— О чужой юноша, чужой юноша! Если ты себя называешь несчастной птицей, то как же мне назвать себя? Я подобна дикому камню. Над головой небо, но нет ничего у меня на земле. Нет у меня достойной тебя зелени, ягод. Чем бродить в этих краях полуголодным, полусытым, не лучше ли тебе стать снова фазаном, расправить крылья, улететь?
Так говорила Серебристая девушка. А глаза ее были ослеплены красотой джигита и невольно закрывались. Коджабей утер своими руками ее слезы, поднял ее голову.
Что же она увидела? Перед ней стоял дворец из хрусталя, упирающийся в небо.
Смотрит Серебристая девушка и не верит своим глазам, слышит Серебристая девушка и не верит своим ушам, думает, не верит разуму своему; и тут она стала старше сразу на три года. Если каждый год приносит осторожность, то каждая осторожность — не червь ли сомнения? И вот три червя стали ее глодать с трех
сторон.
«Этот джигит — как джигит, но как мне узнать, пери ты или злой дух ты? Этот дворец — как дворец, но не колдовство, не наваждение ли это? Что будет со мной — стану ли я в один день султаншей в этом дворце и властительницей сердца этого юноши или просто стану бродить как во сне в мире сновидений?
Если бы я знала себя, то знала бы все... Руки мои дотрагиваются до юноши, но, может быть, это ложь. Глаза мои видят дворец, но, может, это туман... Безумное сердце желает много, но все это несбыточно... О Аллах, укажи мне мой путь, дай мне познать себя, остальное все легко!»
Так решив, Серебристая девушка пошла к дворцу, дошла до его дверей. Коджабей сказал:
— Откройтесь, двери, откройтесь!
Двери распахнулись. Они прошли порог из серебра. Серебристая девушка заторопилась.
— Закройтесь, двери, закройтесь! — сказала она, и двери закрылись.
Они вошли в сад, но в темноте нельзя было различить глаза другого, найти дорожку. Серебристая девушка чувствовала, что все вокруг спит: спят деревья, спят ветки на них, спят на ветках птицы. Бассейн тоже давно погружен в сон, видит зеленые сны... Вдруг появился садовник. В каждой руке его было по ветке. Он молча приветствовал их. Одну ветку он отдал Серебристой девушке, другую — Коджабею и сразу исчез в темноте.
Серебристая девушка повертела веточку в руке, и случилось невиданное. Роза увидела розу. Листья, увидев ее жемчужные зубы, начали тихо-тихо шуршать, бутоны, увидев ее губы, начали распускаться. Веточка в руках Коджабея, увидев другую веточку, начала колыхаться и трепетать. Ее бутоны превратились в соловьев и запели. На веточке Серебристой девушки распускались розы, а на веточке Коджабея распевали соловьи.
Разве, увидев и услышав это, мог сад спать? Ветки ожили, стали склоняться до земли, розы стали прославлять день, соловьи—возлюбленных.
Удивилась Серебристая девушка, хотела она склониться к Коджабею, как вдруг, слава Аллаху, заговорил Камень терпенья у нее за пазухой:
— Девушка нетерпеливая, нетерпеливая! Только бы тебе мужа. Ты готова взобраться на сливовое дерево, если тебе скажут, что это нареченный; потерпи же, потерпи!
Покраснела Серебристая девушка от этих слов, сказав себе: «Ну нет!» — поднялась по сорока ступенькам. Посмотрела и видит: перед ней — убранные, разукрашенные покои. От них идут сорок дверей. В дверях по сорока ключей и по сорок свечей у порогов. Свечи горят ярким светом, на каждой из них полумесяц, он все время кружится. Трудно человеческому уму постигнуть чудеса! Серебристая девушка собиралась было спросить у Коджа-бея, но Камень терпенья шепнул:
— Потерпи, еще потерпи!
Нахмурилась от этих слов Серебристая девушка. Смолчав, она вместе с Коджабеем подошла к колонне посреди зала. Серебристая девушка села под ней на камень, он на другой. Как только они сели, послышалась музыка, заиграли на сорока струнах невидимые музыканты. Так печально играли они, что умолкли даже соловьи.
Серебристая девушка была не в силах слово промолвить.
Тогда Коджабей прекратил музыку и сказал ей:
— О чужая девушка, чужая девушка, этот дворец называется Дворцом Сердца. Эти залы — залы Доброго Нрава! Под этой колонной два сердца раскрываются друг другу, так же как они раскрываются небу. Известно, нет дела, что не затронуло бы голову, нет камня, что не задел бы ноги человека. Откройся, расскажи мне все, что выпало на твою долю.
Серебристая девушка рассказала все, о розах хасбахче, как они, три сестры, выпускали стрелы и про то, как она мучилась. И потом спросила:
— Смеяться или плакать будешь ты теперь над моей судьбой? Но у Коджабея не увлажнились глаза, не улыбнулись губы.
Словно нехотя сказал он:
— О безрассудная, о нетерпеливая девушка! Если бы мог я плакать, я бы заплакал, если бы я мог смеяться, засмеялся бы. Но я не могу ни плакать, ни смеяться! Не удивляйся. Я из страны, что славится джигитами. Рост мой, как у дива, род мой от волшебников. Сегодня я золотой фазан, завтра я пятнистый олень. Но зато я не могу, как все люди, ни плакать по мертвым, ни улыбаться живым. Я не помню речей матери, но отец мой говорил мне: «Вся сладость жизни в этом!» — и повторял: «Сын
мой я влил в наш род кровь джиннов, ты же найди человеческую душу». И вот, если ты научишь меня смеяться и плакать, я обучу тебя тайнам. Если мы сумеем слить наш род, мы проживем в хрустальном дворце до самой смерти.
И оба они дали друг другу клятвы и обещания. Но чего не бывает в мире! Правду сказать, оба были не очень искусны в своем мастерстве. Серебристая девушка, забывшая смех, умела только плакать. А Коджабей забыл ключ тайн и не мог сказать: «Вода из котла выкипает, а тайна нет».
Но посмотрим, пусть пройдет эта ночь, что родит следующее
утро!
Серебристая девушка проснулась и видит: нет ни дворца, ни
покоев, все та же голая вершина. Не может она понять, что случилось, стала как овечка перед страшной судьбой. То закроет глаза, то слезы льет:
— Говорят, что голодная курица во сне видит зерна. Если я в пустыне увидела во сне дворец, огромный, как минарет, то горе мне, горе мне!
Но ведь день не длиннее ячменного зерна. Приблизился вечер, и она уже не испытывала страха, а когда зашло солнце и потемнели воды, появился Коджабей. Оба сердца вновь нашли друг друга. Возник хрустальный дворец с сорока лестницами, с сорока покоями и сорока свечами... Снова в садах запели соловьи, а в покоях музыканты славили новобрачных. Серебристая девушка каждую ночь проводила в разных покоях. Из зала «За виденное не проси платы у глаза» она переходила в зал «Не прислушивайся ко всему, что слышишь», оттуда в покой «Не попрекай человека каждым его недостатком». Опочив там, она оказывалась в покоях «Не пренебрегай ни одним добрым делом» и «Тайна — терпенье». Побывала она в течение сорока ночей и в залах «Нежная речь» и «Приветливое лицо». Так она проникла в обычаи каждой.
А Коджабей менял свой облик. Превращался или в куропатку, или в оленя, или в соловья, или в горлицу, или в лебедя. Потом, спрятавшись за камни, смотрел, каким дождем слез заливается Серебристая девушка, и слушал ее огненные речи. И за сорок дней начали увлажняться и его глаза.
На сорок первый день Серебристая девушка проснулась и видит, что, как всегда, Коджабея рядом с ней нет; на месте дворца пустырь. Но Коджабей не ушел к реке. Он лежит и спит на этом пустыре. Видит это Серебристая девушка, от радости готова с ума сойти. Но не смеет «го разбудить. А тот спит и спит до самого полудня.
Пока Коджабей спал, Серебристая девушка услышала шаги. «Кто бы мог оказаться здесь в этих краях, где птица не пролетит, караван не проходит?»
Подумала, посмотрела и увидела Кельоглана. Босой, пеший, идет прямо к ним. Серебристую девушку обуял страх. Пошла и разбудила Коджабея.
Тот ей сказал:
— О белоснежная девушка, Серебристая девушка, девушка, род и нрав которой подобны мне! Чего ты тревожишься? Крылья мои в руке, сила моя при мне! Я превращусь в голубя и буду стеречь тебя. Придет Кельоглан и начнет с тобой говорить. Ты же все ответы прочитаешь в моих глазах и ответишь ему.
Пришел Кельоглан. Сперва постоял почтительно, скрестив руки. Затем, склонив голову, начал речь:
— Белоснежная султанша, Серебристая султанша! Нет в нашей стране никого, кто бы тебя забыл, и пусть ослепнут глаза судьбы — такой большой камень она бросила в тебя. У твоих сестер уже дети есть. У одной — златокудрый сын, у другой — белокурая дочь. Увидела это твоя мать, забыла свои алмазы и жемчуга. Отец расстался со своими печалями и тоской. Сейчас там праздник, веселье, сама судьба радуется. А еще было объявлено, что тому, кто приведет на празднество девушек, которые унесены потоком без дождя, дадут золото на вес его тела. Но разве есть у кого такое сердце и такие руки? Ни один правоверный не выступил и не сказал: «Я пойду». Тогда собрались старейшие люди и сказали мне: «Кельоглан, о тебе идет слава, будто перед тобой отступают дороги и горы. Не то что с Кафадага, даже из верблюжьего уха ты сможешь привести». И вот я пришел за тобой.
Слушает Серебристая девушка и не верит. Смотрит украдкой на голубя и читает в его глазах. Поняв все, она сказала Кельоглану:
— Кельоглан, пусть не испытают усталости ноги твои, которые столько прошли из-за меня. Пусть будет долгой жизнь детей моих сестер. Но с чем мне показаться — нет у меня на руках ни златокудрого, ни белокурой. А что до моего нареченного, моего мужа, то он купец. Кто знает, в каких краях он сейчас? В каких горах, в каких морях? Здесь у меня одна радость, одно желанье души — вот этот голубь! Я только им утешаюсь в этих диких горах. Я пойду с тобой, но примут ли меня с этим голубем, в этой одежде?
Если Серебристая девушка читала слова голубя по его глазам, то Кельоглан прочитал мысли Серебристой девушки по ее речи.
— О ты, с черной судьбой, ты думаешь, людям нужны богатство, три барана и пять коз? Правда, уста твоих сестер не закро-
ешь и сорока аршинами шелка. Но пусть говорят, что хотят, стыд падет на голову говорившего.
Увидев, что ей не переспорить Кельоглана, Серебристая девушка, прижав к груди голубя, пошла в путь. Много ли шла, мало ли шла, равнинами. День проходит — путь не кончается.
Посмотрел голубь, шевельнул крыльями, и в сорока шагах появился всадник в зеленом кафтане. В мгновение ока он довез их до дворца. А сам тут же исчез.
Вошли во дворец. Кельоглан впереди, за ним Серебристая девушка с голубем Коджабеем на груди.
Мать посмотрела — на одежде у дочери сорок заплаток, все на ней оборвано, в лохмотьях. Сестры посмотрели — почернела она, пришла с пустыми руками, ни подарка, ни подношения. Стало им стыдно перед мужьями, и надулись они.
Но Серебристая девушка взглянула в глаза голубя и набралась терпенья. Ничем себя не выдала, не стала целовать их рук
и подолов.
Тогда выступил Кельоглан. Закрыв глаза, начал речь:
— Если эта девушка живет на Кафадаге, то в этом нет ничего зазорного, ведь и вам любопытно туда нос сунуть. Не хотите повернуть головы и посмотреть, кто перед вами? Ее привез к вам всадник в зеленом кафтане. Когда ее муж, купец из купцов, вернется из Индии, она, увидите, нарядится в одежды и наденет драгоценности, каких вы не видели. Но пока, сегодня, руки у нее
пустые.
Так говорил Кельоглан, и могла его речь разжалобить даже камни, но не смог он уговорить сестер.
Эту ночь Серебристая девушка и Коджабей провели в курятнике. Когда два сердца сливаются в одно, сарай превращается в дворец, то же и курятник.
Засыпая, Коджабей сказал:
— Падишахская дочь, падишахская дочь, не хотел бы я, чтобы ты ночевала здесь. Мог бы я поставить новый дворец на этом дворе, мог бы, распустив крылья, унести тебя на родину, в наше гнездо. Но я собираюсь проучить твоих сестер.
И он сказал Серебристой девушке, что в первый день празднества появится на площади в облике всадника в белом кафтане.
— Я доверяю тебе тайну. Ты же никому не рассказывай. Настало утро. Забили барабаны, площадь разукрасили, и стал
собираться народ. И было столько народу, столько народу, что негде было упасть иголке. Все придворные, начиная от падишахских дочерей, кончая невольницами, смотрели в окно. Сестры, У которых еще больше прибавилось спеси, сказали:
— Это мы вызволили нетерпеливую с Кафадага. Уж так и быть, выпустим ее и из курятника. Пусть придет, посмотрит состязания всадников и охотников. Пусть смотрит и надрывается ее сердце.
Серебристая девушка пришла, робко примостилась у окош Празднество началось.
Сперва выступил муж Золотистой султанши, сын старше везира. За ним последовал муж Алой султанши, сын младшего везира... После этого стали выступать все, кто надеялся на своего коня. В этот день не метали дротиков и не стреляли из луков. Были только конные состязания. Вдруг появился всадник, одетый с ног до головы в белое. Конь под ним был белее снега, светлее серебра. Четыре раза промчался он, как ветер, вокруг площади, то остановится, то летит как на крыльях. Потом, осыпав народ розами, исчез. Все положили палец удивления в рот, особенно те, кто сидел во дворце, — они прикусили языки и не могли ничего сказать. Так прошел первый день.
На второй день снова разукрасили площадь, ударили в барабаны. Снова собрался народ. В этот день появился всадник, одетый во все золотое, на золотистом коне, конь под ним играет; и никого не нашлось, кто бы осмелился с ним состязаться. А он ждет ответа на первый вызов, ждет на второй, а третий раз, повернув коня направо, пошел на мужа Золотистой султанши, сына старшего везира. Сказав: «Прими, джигит, это судьба твоя», — ударил его в правый бок. Но не убил. Затем исчез, подняв за собой тучи пыли и песку. Народ на это только и смог сказать «Ах и ох!».
Золотистая султанша, увидев все это, уронила белокурую дочку. Поднимая ребенка, она сказала Серебристой девушке:
— Ах ты, нетерпеливая, нетерпеливая. Что тебе стоило потерпеть? Может быть, судьба предназначала тебе этого юношу и был бы он нашим зятем.
С этими словами она ударила девушку по голове. А разве та стерпит такое? Она тоже стукнула сестру по голове.
Так прошел второй день... В третий день снова забили бараб ны, разукрасили площадь и собрали народ. На этот раз появился всадник, одетый во все голубое, на коне, покрытом голубой попоной. Снова он проскакал по площади, вызывая всех на состязание, но все, спрятав свои головы под мышки, не решались состязаться с ним. Он ждет ответа на первый вызов, ждет на второй, на третий — повернул коня влево. Пошел на мужа Алой султанши, сына младшего везира. Сказав: «Прими, джигит, это твоя судьба», — нанес ему удар в левый бок. Но не убил его. Затем исчез с глаз, оставив за собой облако пыли.
Народ снова мог сказать только «Ах и ох!». Розовая султанша уронила златоголового сына. Нагибаясь за ним, она шепнула Золотистой султанше:
— Сестра, сестра, не твои муж джигит, не мои муж джигит.
Джигит вот кто.
Подняв ребенка, она сказала Серебристой девушке:
— Ах нетерпеливая, нетерпеливая, что стоило тебе потерпеть? Может, этого юношу тебе предназначала судьба и стал бы он нашим зятем.
С этими словами она ударила ее по голове. Она бьет, а та, думаете, стерпит? Тоже ударила сестру.
Мать сама не стала ее бить, но велела это сделать невольницам. Те стали бить Серебристую девушку, приговаривая: «Кто бьет, чья это рука?» Побои сестер Серебристая девушка могла еще перенести, но терпеть позор от невольниц ей было не под силу.
— О бессовестные рабыни, — воскликнула она, — вы поражены одним видом этого юноши! У вас сердце, а у меня — камень вместо него? Разве то, что называется терпеньем, порой не вскипает и не разливается? Так знайте же, этот юноша, всем джигитам джигит — мой муж!
Только сказала она, как подлетел к ней голубь. Ударился он о золоченую решетку окна и упал, обливаясь кровью. Сказал с трудом:
— О нетерпеливая, нетерпеливая, не сумела скрыть тайну! Разве так ты должна была поступить со мной? Теперь обувай ча-рыки на семи железных подошвах, бери в руки железный посох, ищи меня.
Волоча окровавленные крылья, голубь исчез.
Видевшие это не понимали, что делается. У всех застыла кровь в жилах. Нетерпеливая упала без чувств. Когда она пришла в себя, у ее изголовья сидели только мать и отец. Оба они говорят друг другу глазами: «Эта девушка попала в беду, но...» — но больше ничего не могут сказать.
Когда же девушка рассказала все, что ей пришлось испытать, мать воскликнула:
— Какая жалость, мы упустили птицу желания! Не плачь, дочь моя, я поплачу вместо тебя.
И стала плакать. Отец же сказал:
— Не птицу желания, а птицу мира упустили мы! Не плачь, моя султанша, лучше поплачу я!
Плачь не плачь, а слезами не вернешь ушедшего. Тут же выковали железные чарыки и железный посох. Серебристая девушка, уходя из дома, обернулась к отцу и матери:
— Что совершилось, тому быть суждено! Я ухожу. Может, я пойду и не найду его, может, найду и не вернусь. Прошу благословить меня.
Так попросила она благословения отца и матери, а сестрам велела передать:
— То, что они мне сделали, пусть им достанется. И если Аллах меня услышит, когда я вернусь, — потускнеет золотистый цвет одной и поблекнут алые розы другой.
И направилась из этой Страны исцеления красоты в Страну, славящуюся юношами-джигитами. Мало ли она шла, много ли, а когда обернулась, видит, что прошла путь всего в ячменное зерно. Посмотрела на свои ноги и увидела, что железные чарыки совсем целы, а железный посох не сбит. Не присев отдохнуть, не остановившись пот вытереть, она снова пустилась в путь. Мало ли шла, много ли шла, горы, моря прошла. В морях встречала она дивов, в горах приветствовала карликов и все шла, шла. Ни в горах, ни в долинах не встретился ей ни один человек, не услышала она голоса, похожего на голос Коджабея.
Она изнемогала, я скажу — от голода, вы скажете — от усталости. На пути встретилось ей инжирное дерево. Листья на нем чувствовали боль ее сердца и тихо-тихо шелестели, ветки слышали ее горе и низко-низко сгибались. Они подняли Серебристую девушку на верхушку, старое дерево пожалело ее, дало ей вдоволь инжира. Пока она ела, под деревом появились два карлика ростом с вершок, борода в два вершка. Уселись они под деревом и принялись рассуждать о том о сем; один говорит:
— Белая борода!
— Что скажешь, Черная борода?
— Что мне сказать, Белая борода? Ты прожил на свете столько лет, перенес столько камней. Нет сосны, которую ты не свалил бы; нет пня, который ты не свернул бы. Нет ничего на свете, чего бы ты не видел и не слышал! Скажи же: это дивы заставляют греметь небо и землю, это они принимают любой облик, не может спастись от них даже тот, кто улетел, ускользнул из рук человека. Почему же они не могут найти средство от каждого горя, лекарство от каждой раны?
— Потому что, Черная борода, судьба каждому дает свое назначение. Одни помирают в белом, другие — в черном. Одним — горе, другим — исцеление от ран. Если бы так не было, то пери стали бы всемогущими, дивы завоевали бы мир, люди построили бы лестницу до самого неба. Ни тебе, ни мне не осталось бы на земле места.
— Душа моя, Белая борода! Ты исходил столько мест, видел столько горя и скорби, на каждой мельнице у тебя белел один волосок из бороды. Ты знаешь то, чего не знает сам шайтан. Пусть все будет так, как есть, но скажи: есть ли лекарство для излечения раны Коджабея? Его стоны слышны на расстоянии шестимесячного пути. Уже горы не могут выдержать его стонов!
— Ягненок мой, Черная борода! Эта рана — рана, нанесенная языком. И даже не рана, а беда от языка. Вместо того чтобы выдать свою тайну одной нетерпеливой, не лучше ли было замкнуть рот и не говорить о том, что будет он скакать на коне? Такая рана, что излечит ее лишь одно из тысячи средств! За этой горой есть Родник немых. Если в ночь на последнюю среду месяца сказать три раза: «Нет имени, подобного твоему, не сравнится вкус твоей воды ни с чем», — то родник даст три глотка воды. Если эту воду даст выпить Коджабею рука из Страны исцеления красоты, то он выздоровеет. А если, после того как выпьет, скажет три раза: «Тебя, мой язык, тебя на части раскрошу, мой язык», — то он больше никогда не попадет в беду...
Когда Серебристая девушка увидела Белую бороду и Черную бороду, она забыла про инжир. «Вам ли верить мне, мои глаза, вам ли, мои уши?» — сказала она и стала внимательно слушать. И ведь надо же было, чтобы эта ночь и была как раз последней средой месяца! Да, чего только не готовит судьба: когда просеиваешь муку, в решете может остаться верблюд!
Наступила тьма, да такая, что глаз не видел глаза. Серебристая девушка спустилась с дерева, направилась к горе. Страх, что она не успеет дойти туда, пока не пройдет ночь, заливал ее сердце кровью. И когда она потеряла всякую надежду и предалась в руки отчаянья, из-под скалы появился низенький и кругленький человечек. Волосы у него были чернее черного, борода белее белого. По обе стороны его два клубка, один — черный, как его волосы, другой — белый, как его борода.
Серебристая девушка думает: «Что это за человек, что это за клубки?» Подошла к нему и спросила:
— Кто ты? Белый старик или Черный дядька? Что ты наматываешь и что разматываешь?
Человек, не то Белый старик, не то Черный дядька, кивнул головой:
— Что делаю я? Я наматываю в клубок ночь и разматываю день.
Услышала это Серебристая девушка, схватила белый клубок и убежала. Черный дядька остался разматывать черный клубок.
Ночь длилась без конца. Люди напрасно ждали, когда наступит утро!
Серебристая девушка пришла к горе до зари. Как сказали карлики, набрала воды у Родника немых. Еще спали и земля и небо, когда она бросила белый клубок Белому старику. Теперь путь ее лежал в сторону Края, славящегося юношами-джигитами. Мало ли шла, много ли шла — еще не настал вечер, она дошла до царства. Смотрит, а там люди — кто летает, кто убегает. Лошади у них без узды, ослы — без недоуздка. У кошек нет хвостов, у борзых — ушей. Уж такая страна, что неизвестно, где голова, где ноги...
Серебристая девушка сказала:
— Аллаху лучше знать. Наверно, это и есть страна Коджабея! Наклонилась и увидела, что железные чарыки порвались,
а железный посох стерся.
Сверкнули ее глаза, и запела она:
— Лекарь я, судья я. Никто не узнает, кто я...
Стала она бродить из дома в дом, от двери к двери, но никто на нее и не взглянул даже...
А Серебристая девушка не теряла надежды:
— Лекарь я, судья я. Никто не узнает, кто я...
Больные, как известно, слышат все, ждут помощи даже от птицы. Разве мог Коджабей не услышать этих слов? Он обратился к матери:
— Мать, мать, мудрая моя мать! Прислушайся. Идет какой-то лекарь или судья.
А мать ему:
— Ах, сын, что здесь делать лекарям и судьям? Это или глава безумных Безумный Омар, или Кельоглан, что вырастает там, где его не сеют.
Но Коджабей свое:
— Да нет же, мудрая моя мать, ведь я знаю, что в наших озерах водится серебристая форель. Чтобы ей сказать: «Благодаренье и такому дню» или «Придет день, и все минет». Даже это продлило бы мой век еще лет на сорок.
Мать не поверила, но, сказав себе: «Пусть будет исполнено последнее желание моего сына», — пошла и открыла дверь. А там стоит не Безумный Омар, не Кельоглан, а белоснежная Серебристая девушка!.. Взяла ее за руки, ввела в дом. Когда увидела Серебристая девушка Коджабея больного на постели, отнялся у нее язык. Забыла все, что собиралась сказать и сделать. Стоит и молча смотрит.
Мудрая мать рассердилась:
— Эй ты, девица-женщина! Что ты стоишь и смотришь, как вербрюд на кузнеца? У этого юноши сорок ран в сорока местах. И самая главная из них — рана сердца. Лечи, если можешь!
Серебристая девушка опомнилась и показала свое искусство врачевания. Проведя рукой над каждой раной, она выпила сама три глотка воды из Родника немых и три глотка дала выпить Коджабею. От сорока ран его не осталось ни одной.
Потом три раза сказала она: «Язык мой, на мелкие кусочки раскрошу тебя», — и три раза повторил за ней это Коджабей. Так прошла и беда, причиненная языком. Исцелилась и рана сердечная. Но девушку еще не узнали.
— Врач мой, судья, пусть рука и ладонь твои никогда не знают боли. Что ты скажешь, пусть сбудется вдвое, — сказал Коджабей.
А мать его:
— Девушка-лекарь, девушка-судья! Исполнила ты мое жела-ние. Пусть Аллах исполнит и твое.
Пошла делиться с соседями радостью.
Пусть она идет. А девушка сидит на почетном месте. Вдруг Коджабей, подняв голову, увидел, что та, кто сказала про себя: «Никто не узнает, кто я», — сама Серебристая девушка.
— Ах, нетерпеливая! — воскликнул он и так вздохнул, что воспламенились горы. Слава Аллаху, увидел это кто-то из его родичей и тотчас, подув, потушил...
Они же, пока тушили пожар, не говорили друг другу «да» или «нет», а, встретясь взглядами, плакали в четыре глаза. Эти слезы смыли с их сердец и грязь, и муть. Заблестели сердца у них, как зеркало. И увидели они себя, не стали упрекать друг друга в том, что бьшо и прошло. Ведь вина-то на обоих, один не сумел тайны сохранить, другой — это стерпеть. К тому же недолгое это дело. Пройдет год, и оба прочитают до конца книгу терпенья. Если сегодня они умеют плакать, то завтра научатся смеяться.
Серебристая девушка живет там, сидит на почетном месте гостьи, перед ней еда — то, что она пожелает. Однажды, когда Коджабей, распустив крылья, летал над неведомыми горами, Серебристая девушка сидела и разговаривала с его мудрой матерью.
И спросила она ее:
— Мать, мать, мудрая мать! Что бы ты сделала с тем, кто заставил перенести твоего сына столько горя?
Мудрая мать покачала головой и ответила:
— Что бы я сделала? Выпила бы три горсти его крови. Слова девушки разожгли ее гнев. Но это бы еще ничего. Не
стала она водить гулять Серебристую девушку, не стала класть больше на мягкую постель. Раскаялась Серебристая девушка, но
сказанного не вернешь... Шепнула она Коджабею о том, что произошло.
Тот сказал:
— Нетерпеливая моя. Может, то, что ты сделала, и не нетерпенье, но зачем бить топором по камню? Если так начнет дуть ветер и топор рубить, то плохо наше дело.
А мать следила за ними. Услышав, как они шепчутся, она напала на девушку:
— Эй, ты, что глаз с земли не поднимает, чужие очаги разрушает. Я тебе покажу! Твой обман вышел наружу. Ты не лекарь и не судья. Ты та самая нетерпеливая, что нанесла раны на раны. Тебе этого мало, теперь ты хочешь лишить меня сына?
Сказав так, она набросилась на девушку, но тут между ними стал сын:
— Мать, мать, мудрая мать. Если хочешь осквернить молоко, что сосал я из твоей груди, то пей кровь этой девушки. Нельзя поднимать руки на гостью!
Опустились руки у его матери. Больше не нападала она на девушку.
Как-то раз мудрая мать принарядилась, приукрасилась. Выходя из дома, она сказала Серебристой девушке:
— Девушка, что глаз с земли не поднимает, чужие очаги разрушает! В эту ночь будут пить шербет в честь помолвки Коджа-бея с дочкой его тетки. Я иду туда. А ты не сиди без дела. Построй мельницу на скале Бешиккая1, смели мою пшеницу! Об остальном подумай сама.
Она ушла. А Бешиккая нависла над Серебристой девушкой. Что ей делать, с кем горем поделиться? Коджабей ей не сказал о том, что женится, разве он теперь пожалеет ее? В чужом страшном месте ничего у нее нет, кроме Камня терпенья. Вытащила она его и начала ему жаловаться. Но что случилось с Камнем терпенья? Молчит.
Тогда, сказав себе: «Кувшин бьется по пути за водой», — пошла с глазами, полными слез, сердцем, полным тяжести. Не прошла и трех шагов, как перед ней встал Коджабей:
— Нетерпеливая моя, отчего ты так стонешь? Половина тысячи — пятьсот, одна половина — твоя, другая — моя.
— Если не мне стонать, то кому же еще? — ответила девушка и рассказала ему все.
— Весть о помолвке не ложь, но пока тайна и дело терпенья. Если можешь, прочитай это в моих глазах... Аллах меня послал

Бешиккая- сказочная гора, букв. «Колыбель-гора».

тебе навстречу. Слушай, иди туда, куда укажет моя рука. Пройди холм. Там тебе навстречу кинутся черные-пречерные волки, вслед за тобой будет выть целая стая собак. Но ты не оборачивайся и не гляди на них. Иди только вперед и увидишь Бешиккаю. Ты скажешь: «Скала, скала Бешиккая, пусть не остается твой порог без ковра, твоя колыбель без детей, всем ты даешь, дай же и мне мое». Скажи свое желание. Не наступит вечер — появится мельница, вода придет с гор, пшеница с поля. Сама мельница будет молоть, сама муку сеять. Ты повесишь свое решето. Только будь терпеливее, будь терпеливее.
С этими словами Коджабей исчез. Серебристая девушка сделала все, как наказал Коджабей. И вот перед ней мешки с пшеницей. Ну, всякое бывает! Пришла мудрая мать. Увидев, что зерно смолото, мука просеяна, решето повешено, открыла рот от удивления:
— Девушка, что глаз с земли не поднимает, чужие очаги разрушает, берегись! Не говори, не хвались, что все сделала ты сама. Это не твой ум, а ум моего глупого сына. Значит, у тебя есть хлеб еще на один день!
На другой день мудрая мать снова нарядилась, приукрасилась. Выходя из дома, она сказала Серебристой девушке:
— Девушка, что глаз с земли не поднимает, чужие очаги разрушает! Сегодня девичник у невесты Коджабея. Я иду туда. До моего прихода ты не оставайся без дела. Вымети комнаты, перебей пух, перья в тюфяках, наполни кувшины маслом и медом!
Большой дом обрушился на Серебристую девушку! Что ей делать? Кому пожаловаться? Ведь Коджабей если думает, то о своей невесте, где ему думать о ее заботах? Что у нее есть в горе и печали, кроме Камня терпенья? Вытащила его, рассказала ему о своем горе, но Камень терпенья опять молчал.
И тогда Серебристая девушка, сказав: «Топор наточен; видно, суждено вытечь крови из этого тела», — отправилась в путь с глазами, полными слез, и сердцем, горящим в огне. Не прошла она и семи шагов, навстречу, на ее счастье, вышел Коджабей:
— Моя нетерпеливая, почему ты снова так горестно вздыхаешь? Если горе мое, то печаль твоя, не так ли у нас?
Серебристая девушка ответила:
— Если я не буду вздыхать, то кому еще вздыхать?
И тут же рассказала про кувшин и горшки его матери.
— Нетерпеливая, — сказал Коджабей, — слух о девичнике не совсем обман, только ни я тебе не могу сказать, ни ты меня не сможешь понять. Если сумеешь, постарайся прочитать в моих глазах. А что до кувшинов и горшков, то мать решила разбить
о твою голову кувшин. Но, видно, над тобой милость Аллаха. Он послал меня навстречу тебе. Ты сперва подойдешь к дымовой трубе и крикнешь: «Горы, горы, горы Коджабея, пошлите мне пять светлых ветров и пять милостей. Я подмету и уберу комнаты невесты с золотым покрывалом!» Польется дождь, подует ветер, один вымоет, другой подметет. Не останется дела ни мне, ни тебе! Потом спустишься в сад, скажешь: «Птицы, птицы, перелетные птицы! Дайте мне по клочку пуха, по одному перышку от крьшьев. Я набью тюфяки для Коджабея». Птицы семи гор будут кружиться над тобой, сбросят тебе перья и пух. Набей, сколько нужно, тюфяков и одеял! А как покончишь с этим, открой настежь двери и скажи: «Кувшины, кувшины, кувшины без ручек и без крышек, отправляйтесь на базар, возвращайтесь, полные масла и меда. Я приготовлю угощенье Коджабею». И они, переваливаясь, уйдут, переливаясь, вернутся. Только будь терпеливой, — добавил он и исчез с глаз.
Серебристая девушка делала и говорила все так, как научил ее Коджабей. Хлынул дождь, подул ветер, закружились над ней птицы семи гор, и заковыляли кувшины.
Вернулась мудрая мать. Увидела она, что комнаты выметены, вычищены, постели новые, а кувшины полные до краев, заворчала:
— Девушка, что глаз с земли не поднимает, чужие очаги разрушает! Смотри не загордись, не говори, что сделала все сама. Это не твоя работа, а работа моего сына с птичьими мозгами. Ну что ж, у тебя остается воды еще на один день.
Наутро, нарядившись, разукрасившись, мудрая мать снова ушла из дома. Перед уходом сказала Серебристой девушке:
— Сегодня день свадьбы Коджабея. Я иду за невестой. Ты до моего прихода не сиди без дела. Есть совсем рядом гора Карадаг. Там живет теллибей, сын моего брата. У него есть саз1 с сорока струнами, с сорока созвучиями. Беги туда, возьми его и принеси домой.
С этими словами она ушла, а Серебристой девушке показалось, что Карадаг рухнул на нее. К кому ей кинуться за советом, за утешением? Коджабей ее забыл... В этих далеких краях что у нее есть, кроме Камня терпенья? Вытащила его, излила перед ним душу, но молчит Камень терпенья!
Воскликнула тогда Серебристая девушка:
— Видно, написана мне на роду черная судьба. Что тут спрашивать с других!

С а з — струнный щипковый музыкальный инструмент.

И, обливаясь слезами, как дождем, с горящим сердцем пошла в путь. Не прошла и девяти шагов, как снова навстречу ей Коджабей:
— Нетерпеливая моя, почему ты плачешь, стонешь? Не обрушилась ли крепость, подобная Сивасской, не похоронила ли джигита, мощного, как скала?
— Если мне не плакать, то кому тогда плакать? — ответила Серебристая девушка и рассказала ему про затею матери с соро-каструнным сазом, издающим сорок созвучий.
— Нетерпеливая моя, — сказал Коджабей, — слух о свадьбе это не совсем обман, но о сути дела я тебе пока не скажу, да и ты меня не поймешь. Если сумеешь, прочти по моему лицу и глазам. Моя мудрая мать хотела отправить тебя в края, откуда не возвращаются, но Аллах пожалел тебя... Иди сейчас прямо. Там ты увидишь две реки — одна Мысмыл2, другая — Мундар3. Обе они глубокие и широкие. Не сможешь ты их переплыть. А вода там — просто яд. Но ты скажешь: «Нет названия, подобного твоему, нет вкусней твоей воды», и, наклонившись, выпьешь из них по три горсти воды. Обе реки превратятся в дорогу, черным кустарником порастут. Его шипы вонзятся в твои ноги. Ты скажи ему: «Какие нежные эти шипы! Я сочла их за розы». На ветке его будет сидеть сова. Она тебя тоже пропустит, когда ты ей скажешь: •«Какой сладкий голос у этой птицы. Видно, это соловей». И вот ты увидишь сады Сиваса, А над ними идут сады моего дяди... Как только тебя заметит сын моего дяди, так схватит нож и начнет точить зубы. Но ты кратко приветствуй его, он смягчится и принесет волшебный саз. Только будь терпелива, будь терпелива, — сказал так Коджабей на прощание и исчез.
Серебристая девушка сделала и сказала все так, как ее учил Коджабей. Реки превратились в дорогу, кустарник пропустил ее, сын дяди, когда она его нашла, отдал ей саз. И так же, как шла она туда, пришла обратно.
Вернулась мудрая мать, увидела саз и услышала звуки его, изошла злостью:
— Девушка, что глаз с земли не поднимает, чужие очаги разрушает, не смотри на себя в зеркало дивов, говоря, что ты сама все это сделала и уладила. Не твоих рук это дело, здесь рука моего сына. Видно, все еще любит тебя! Ну хорошо, сегодня венчание

1 Сивас, Сивасская крепость — город и крепость между Анкарой и Эрзерумом.
2 М ы с м ы л — сказочная река. Мундар — сказочная река.

и свадьба, и должен будет сказать он: «Дом — мой дом, моя жена». Иначе закончу я все его дела! А что с тобой я сделаю, то знаем я да Аллах на небе.
Сказав это, ушла в свои покои.
И вот день прошел, наступил вечер. Собрались званые гости, пришли и незваные. Были тут и юноши, были и девушки. Началась свадьба, что лучше тебе не спрашивать, а мне не рассказывать. Ни свечей, ни светильников. Каждый как сосновый чурбан в печке горел — светился сам по себе. Мужчины наигрывали на сазе, а девушки плясали, взявшись за руки.
Пока играл саз и танцевали, Коджабей искал глазами Серебристую девушку. Но ее не было. Тяжело ему стало, а не смог заплакать. «Нетерпеливая моя, кто знает, в какую яму она попала», — подумал он и, выйдя из дома, стал искать ее у колодца. Оттуда раздался стон. Прислушался Коджабей, слышит — Серебристая девушка жалуется Камню терпенья:
— О Камень терпенья, Камушек терпенья! Была я одной из трех роз хасбахче. Любили меня, называли белоснежной розой. Вырастили меня как Серебристую султаншу, отдали в мои руки мою судьбу. Посадили на худого коня и отправили к Кафадагу... Ты сказал: «Терпи!» — и я терпела. Пришел день — голодала, пришел другой — я сгорала от жажды. Глаза мои не видели людей, уши мои не слышали человеческой речи, бродила я одна, совсем одна. Одно горе сменялось другим. Ты сказал: «Терпи!» — и я терпела. Опустилась на мою ветку птица, воздвигла передо мной дворцы, но стала я несчастная из несчастных: из девушки стала вдовой, золото мое превратилось в медь. Птица же моя — голубь получил сорок ран в сорока местах и улетел с моей ветки. Ты сказал: «Терпи!» —и я терпела... Стала я лекарем, судьей, пришла, спасла Коджабея. Но за хорошее отплатили мне злом! Мудрая мать его ввергла меня в пучину бед, посылала от смерти к смерти. Ты сказал: «Терпи!» — и я терпела... Не осталось ничего, что бы я не вынесла. Познала я тайну и уменье хранить ее, но сломались ветки в моих руках, выпал снег на горы — мою опору. Ведь золотое покрывало, свадебный пир — все это значит, что в эту ночь отнимут от меня Коджабея. А завтра лишат меня жизни. Ах, нож уже приставлен к самой груди! Больше терпеть я не могу. О Камень терпенья, Камушек терпенья, как бы ты терпел на моем месте?
Как только она это сказала, Камень терпенья треснул, раскололся и превратился в пепел.
Тогда Серебристая девушка воскликнула:
— Раз ты, камень, не смог терпеть, как же вытерпеть мне, человеку!
И кто знает, с какими мыслями она вскочила, как вдруг ее схватили руки Коджабея. Но если бы только это! Оказывается, каждое слово Серебристой девушки вызывало слезу на его глазах. Раз не вытерпел Камень терпенья, сам Камень терпенья, то разве можно удержать слезы? С глазами, подобными двум родникам, заговорил Коджабей:
— О терпеливая девушка, терпеливая девушка! Не знала ты, что такое тайна и терпенье. Познала ты все это... Сердце мое каменное, мои глаза не умеют плакать. Научила ты меня плакать, девушка... Пусть там идут свадьба, пир, но мать моя не разлучит нас с тобой. Если ты научишь меня еще и смеяться, то не только мать, но даже смерть не разлучит нас... Не покушайся на свою сладкую душу, наше время и час пришли!
Сказав это, он превратился в орла, посадил Серебристую девушку на свои крылья и поднялся с ней в воздух. И в эту ночь небо сияло ярче, чем при солнце. Они перелетели гору, и у Коджабея сжалось сердце:
— Девушка, хранящая тайны, терпеливая девушка, — сказал-он, — я, когда лечу, не могу оглядываться. Оглянись ты, нет ли кого за нами?
Серебристая девушка ответила:
— О мудрый мой бей, мой Коджабей! Кто может на нас напасть? Никого кругом не видно, только с горы Гекдаг! плывет темно-синяя туча.
Услышал это Коджабей, и затрепетали его перья:
— Знаешь ли ты, какая беда надвигается на нас? То не простая туча, то моя младшая тетка. Значит, узнали там про наш побег. Догоняет она нас на волшебном ковре. Это моя мать ее послала в погоню. Подумаем о спасенье. У младшей сестры моей матери легкие горят. Если не найдет она воды — проглотит нас обоих. Нельзя терять времени.
Он спустился на землю, ударил в ладони и превратил девушку в родник. Сам же обернулся золотым ковшом. А тетка его уже тут. Увидев то, о чем и не думала, забыла обо всем том, что искала и догоняла. Пить стала, как будто сорок лет томилась жаждой, пить стала, не отрываясь. Пьет и пьет. Затем, сказав: «Пусть сгинут те, кто не пьет», — села на свой ковер, стегнула его кнутом, взметнулась в небо и вернулась домой. Там она рассказала своей старшей сестре о том, над какими землями летала, из какого

Гекда — гора в Анатолии.

родника напилась. Дивы заворчали, мать Коджабея ударила ее по коленям:
— Да что же ты наделала, сестра, овечья голова! Ведь родник — это та, что глаз с земли не поднимает, а ковш — тот, кто сжигает наше сердце. Если бы ты вместо того, чтобы пить из родника, ударила золотым ковшом по берегу, волшебство все исчезло бы. Тогда чужая девушка и наш юноша разлучились бы и разошлись в разные стороны, не расстроили ни свадьбы, ни пира.
Потом обратилась к средней сестре:
— Сестра, сестра! Если тебе не жаль моего сына, пожалей свою дочь. Видно, наша младшая сестра позавидовала, сказала себе: «Раз Аллах дал не мне, зачем же тогда другим?» А твоя дочь осталась с пустыми руками и посрамленным лицом. Не теряй времени! Ударь кнутом, садись на свою шкуру!
Пока одни говорили, а другие отправлялись в путь, Коджабей спросил девушку:
— Девушка, хранящая тайну, терпеливая девушка, глаза мои застилает туман; если можешь оглянуться, оглянись и посмотри, нет ли кого за нами?
А Серебристая девушка в ответ:
— О мой мудрый бей, мой Коджабей! Кто может идти следом за нами? Нет никого, только вот с вершины Боздага спускается и плывет прозрачное облако.
— Знаешь ли ты, какая беда нам грозит? Это не простое облако, это моя средняя тетка. Оставив дочь в свадебном покрывале, она села на шкуру и преследует нас. И тут не обошлось без моей матери! Попытаемся спастись. У этой моей тетки обе руки, все десять пальцев вымазаны жирной сажей. Она всегда старается все замарать, обо что-нибудь вытереться. Надо ей угодить, а то сломает она наши ветки и не спасем мы свои жизни.
Сказав это, Коджабей спустился на землю, хлопнул в ладоши и превратил девушку в цветущий розовый сад, а сам, обернувшись садовником, стал у калитки. И как раз в этот миг средняя тетка, не найдя то, что искала, принялась вытирать руки о траву, та — почернела, дотронулась до тутового дерева, то — в черных пятнах. Подходит к ней садовник.
— Садовник, садовник, не проходили ли здесь высокий юноша и Серебристая девушка?
— Что, что ты сказала? Кто я такой? Моя мать — редиска, отец — репа. Сам я Нане Молла. Есть у меня дикие яблони, дикие яблони!

1 Боздаг— гора в Анатолии.

— А ну тебя, Нане Молла. Я тебя спрашиваю, не проходил ли здесь юноша с девушкой?
— Гоп, гоп, эй, народ! Как телята в огород! Ни орехов не найдешь, ни каштанов не собьешь! Есть у меня дикие яблони, дикие
яблони!
— Эй, слушай ты, дурачина. В лопате и орехах ты разбираешься, а'когда я тебе говорю: «Тысяча карликов не стоят одного дива», — ты отвечаешь: «Ворота Кайсари из ста домов». Проходил ли здесь юноша с девушкой? Что здесь непонятного?
— Я еще не сажал лук и чеснок. На одном поле растет шпинат, на другом поле цветет тыква, не веришь, возьми в рот...
Видит мать невесты, что этот блаженный не соображает ничего _что зря здесь языком молоть? Взмахнула она кнутом и тотчас взвилась в небо на своей шкуре.
В один миг вернулась она в свадебный дом. Стала она, поглядывая на свои руки, рассказывать старшей сестре о том, какие горы перелетала, какие сады пачкала... Дивы заворчали, а старшая сестра ударила ее по коленям.
— Что ты наделала, сестра, баранья голова! Разве могут быть сады на горе? Это не сад, а та, что не поднимает глаз с земли, садовник же — тот, кто сжег нам сердце. Если бы ты вместо того, чтобы вытирать руки о траву и пачкать тутовое дерево, провела бы грязной рукой по лицу и глазам моего сына, обернувшегося садовником, сразу чужая девушка упала бы с яблоневой ветки, а нашего сына ты погнала бы домой. И не прервалась бы свадьба и пир. Видно, ты не очень-то хотела отдать свою дочь за моего сына, если ублажила свою душу, вернулась с черными руками и пальцами, с грязным лицом и глазами. Вижу, что дело без меня не обойдется!
Сказала это, села в кувшин, забурлила, вспенилась и одним взмахом поднялась в небо.
А тем временем Коджабей сказал:
— Девушка, хранящая тайны, терпеливая девушка. Горят мои ноздри! Если можешь оглянуться назад, оглянись и посмотри, нет ли кого за нами.
А Серебристая девушка в ответ:
— Что ты, мудрый мой бей, мой Коджабей! Кто же может напасть на нас? Не видно никог