Повесть о любящем и любимом (ночи 112-128) стр. 4

И я запомнил этот стих и пошел домой, а войдя удочери моего дяди, я 
увидел, что она лежит без чувств, а моя мать сидит у нее в головах. Но, 
услышав мой голос, Азиза открыла глаза и спросила: "О Азиз, сказал ли ты 
ей стихи?" - "Да", - отвечал я; и, услышав их, она сказала мне такой 
стих: "А если он не найдет..." и так далее. И когда дочь моего дяди ус- 
лышала его, она вторично лишилась чувств, а очнувшись, она произнесла 
два такие стиха: 
"Я слышу и слушаюсь! Умру! Передайте же 
Привет от меня тому, кто счастья лишил меня. 
Во здравье да будет тем, кто счастливы, счастье их, 
А бедной влюбившейся лишь скорбь суждено глотать". 
А потом, когда настала ночь, я отправился, по обыкновению, в сад и 
нашел ту женщину ожидающей меня. Мы сели, поели и выпили, и сделали наше 
дело, и проспали до утра, а собираясь уйти, я повторил ей то, что сказа- 
ла дочь моего дяди; и, услышав это, она испустила громкий крик и 
расстроилась и сказала: "Ах, клянусь Аллахом, та, что сказала эти стихи, 
умерла!" - и она заплакала и спросила: "Горе тебе, в каком ты родстве со 
сказавшей этот стих?" - "Она дочь моего дяди", - отвечал я. И женщина 
воскликнула: "Ты лжешь, клянусь Аллахом! Если бы она была дочерью твоего 
дяди, ты бы испытывал к ней такую же любовь, как она к тебе! Это ты ее 
убил. Убей тебя Аллах, как ты убил ее! Клянусь Аллахом, если бы ты расс- 
казал мне, что у тебя есть двоюродная сестра, я не приблизила бы тебя к 
себе!" - "О, она толковала мне знаки, которые ты мне делала, и это она 
научила меня, как мне с тобою сблизиться и как поступать с тобою. Если 
бы не она, я бы не достиг тебя", - сказал я. "Разве она знала про пас?" 
- спросила женщина; и я сказал: "Да". И тогда она воскликнула: "Да погу- 
бит Аллах твою молодость, как ты ей погубил ее юность! Иди посмотри на 
нее", - сказала она потом. И я пошел с расстроенным сердцем и шел до тех 
пор, пока не достиг нашего переулка. И я услышал вопли и спросил, что 
такое, и мне сказали: "Мы нашли Азизу за дверью мертвой". 
И я вошел в дом, и, увидя меня, моя мать сказала: "Грех за нее на 
твоей совести и лежит на твоей шее! 
Да не отпустит тебе Аллах ее крови..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Ночь, дополняющая до ста двадцати 

Когда же настала ночь, дополняющая до ста двадцати, она сказала: дош- 
ло до меня, о счастливый царь, что юный Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "И 
я вошел в дом, и, увидя меня, моя мать сказала: "Грех за нее на твоей 
совести! Да не отпустит тебе Аллах ее кровь! Пропади ты, о двоюродный 
брат!" 
А потом пришел мой отец, и мы обрядили Азизу, и вынесли ее, и прово- 
дили носилки на кладбище, где ее закопали; и мы устроили над ее могилой 
чтения Корана и пропели у могилы три дня. И затем мы вернулись и пришли 
домой, и я грустил о ней, и моя мать подошла ко мне и сказала: "Я хочу 
знать, что ты с ней такое сделал, что у нее лопнул желчный пузырь! О ди- 
тя мое, я все время ее спрашивала, отчего она больна, но она ничего мне 
не сообщила и не рассказала мне ни о чем. Заклинаю тебя Аллахом, расска- 
жи же мне, что ты с ней сделал, почему она умерла". - "Я ничего не сде- 
лал", - отвечал я. И моя мать воскликнула: "Да отомстит тебе за нее Ал- 
лах! Она ничего не сказала мне, но скрывала свое дело, пока не умерла, 
простив тебе; и когда она умирала, я была у нее, и она открыла глаза и 
сказала мне: "О жена моего дяди, да сочтет Аллах твоего сына неповинным 
за мою кровь и да не взыщет с него за то, что он со мной сделал! Аллах 
только перенес меня из преходящей обители здешней жизни в вечную обитель 
будущей жизни!" И я сказала ей: "О дочь моя, да сохранит он тебя и твою 
юность!" - и стала ее расспрашивать, почему она захворала, но она ничего 
не сказала, а потом улыбнулась и молила: "О жена моего дяди, скажи твое- 
му сыну, когда он захочет уйти туда, куда уходит каждый день, чтобы он, 
уходя оттуда, сказал такие два слова: "Верность прекрасна, измена дур- 
на!" В этом моя защита для него, чтобы я была за него заступницей и при 
жизни и после смерти". Потом она дала мне для тебя одну вещь и заставила 
меня поклясться, что я тебе ее дам, только если увижу, что ты плачешь о 
ней и рыдаешь; и эта вещь у меня, и когда я увижу тебя в таком состоя- 
нии, как она сказала, я отдам ее тебе". 
И я попросил: "Покажи мне ее", но моя мать не согласилась, а потом я 
отвлекся мыслью о наслаждениях и не вспоминал о смерти дочери моего дя- 
ди, так как был легкомыслен и хотел проводить целые ночи и дни у моей 
возлюбленной. И едва я поверил, что пришла ночь, как пошел в сад и нашел 
эту женщину точно на горячих сковородках от долгого ожидания. 
И едва она меня увидела, как уцепилась за меня и поспешила броситься 
мне на шею и спросила про дочь моего дяди; а я ответил: "Она умерла, и 
мы устроили по ней поминанья и чтения Корана, и после ее смерти прошло 
уже четыре ночи, а сегодня - пятая". 
И, услышав это, она закричала, заплакала и воскликнула: "Не говорила 
ли я тебе, что ты убил ее! Если бы ты рассказал мне о ней до ее смерти, 
я бы, наверное, вознаградила ее за милость, которую она мне сделала. Она 
сослужила мне службу и привела тебя ко мне, и если бы не она, мы бы с 
тобой не встретились. Я боюсь, что тебя постигнет несчастье за грех, ко- 
торый ты совершил с нею". - "Она сняла с меня вину перед смертью", - от- 
ветил я и рассказал ей о том, что сообщила мне мать; и тогда женщина 
воскликнула: "Ради Аллаха, когда пойдешь к твоей матери, узнай, что у 
нее за вещь!" - "Моя мать говорила, - сказал я, - что дочь моего дяди 
перед смертью дала ей поручение и сказала: "Когда твой сын захочет пойти 
в то место, куда он обычно уходит, скажи ему такие два слова: "Верность 
прекрасна, измена дурна". 
И женщина, услышав это, воскликнула: "Да помилует ее Аллах великий! 
Она избавила тебя от меня, а я задумала причинить тебе вред. Но теперь я 
не стану вредить тебе и тебя расстраивать!" И я удивился этому и спро- 
сил: "Что ты хотела раньше со мною сделать, хотя между нами возникла лю- 
бовь?" И она отвечала: "Ты влюблен в меня, но ты молод годами и прост и 
в твоем сердце нет обмана, так что ты не знаешь нашего коварства и коз- 
ней. Будь она жива, она, наверное, была бы тебе помощницей, так как она 
виновница твоего спасения и спасла тебя от гибели. А теперь я дам тебе 
наставление: не говори, не заговаривай ни с кем из подобных нам, ни со 
старой, ни с молодой. Берегись и еще раз берегись: ты простак и не зна- 
ешь козней женщин и их коварства. Та, что толковала тебе знаки, умерла, 
и я боюсь, что ты попадешь в беду и не встретишь никого, кто бы спас те- 
бя от нас после смерти дочери твоего дяди..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто двадцать первая ночь 

Когда же настала сто двадцать первая ночь, она сказала: "Дошло до ме- 
ня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И женщина 
сказала мне: "Я боюсь, что ты попадешь в беду и не встретишь никого, кто 
бы освободил тебя от нее. О печаль моя по дочери твоего дяди! О, если бы 
я знала ее раньше ее смерти, чтобы воздать ей за добро, которое она мне 
сделала! Я навещу ее могилу, да помилует ее Аллах великий! Она скрыла 
свою тайну и не выдала того, что знала, и если бы не она, ты бы никогда 
не достиг меня. Я хочу от тебя одну вещь". - "Какую?" - спросил я; и она 
сказала: "Вот какую: приведи меня к ее могиле, чтобы я могла посетить ее 
гробницу, где она лежит, и написать на ней стихи". - "Завтра, если захо- 
чет Аллах великий", - ответил я, и затем я пролежал с нею эту ночь, и 
она через каждый час говорила мне: "О, если бы ты рассказал мне о дочери 
твоего дяди раньше ее смерти!" - "А что значат эти слова, которые она 
сказала: "Верность прекрасна, измена дурна"??) - спросил я; но она мне 
не ответила. 
А когда настало утро, она поднялась и, взяв мешок с динарами, сказала 
мне: "Встань и покажи мне ее могилу, чтобы я могла ее посетить и напи- 
сать на ней стихи. Я построю над могилой купол и призову на Азизу ми- 
лость Аллаха, а эти деньги я раздам как милостыню за ее душу". - "Слушаю 
и повинуюсь", - отвечал я ей и затем пошел впереди нее, а она пошла за 
мною и стала раздавать милостыню, идя по дороге; и, подавая милостыню, 
она каждый раз говорила: "Это милостыня за душу Азизы, которая скрывала 
тайну, пока не выпила чашу гибели, но она не открыла тайны своей любви". 
И она все время раздавала деньги из мешка, говоря: "За душу Азизы", пока 
не вышло все, что было в мешке. И мы дошли до могилы, и, увидав могилу, 
она заплакала и бросилась на нее, а затем она вынула стальной резец и 
маленький молоточек и стала чертить тонким почерком по камню, лежавшему 
в изголовье гробницы. И она вывела на камне такие стихи: 
Могилу увидел я в саду обветшалую, 
Цветов анемона семь на ней выросло. 
Спросил: "Чья могила здесь?" Земля мне ответила: 
"Будь вежлив! В могиле той влюбленный покоится". 
Я молвил: "Храни Аллах, о жертва любви, тебя, 
И дай тебе место он в раю, в вышних горницах", 
Несчастны влюбленные! На самых могилах их 
Скопился прах низости, забыты людьми они. 
Коль мог бы, вокруг тебя развел бы я пышный сад 
И всходы поил бы я слезами обильными". 
И потом она ушла, плача, и я пошел с нею в сад, а она сказала мне: 
"Ради Аллаха, не удаляйся от меня никогда!" И я отвечал: "Слушаю и пови- 
нуюсь!" 
И потом я усердно стал посещать ее и заходить к ней, и всякий раз, 
когда я у нее ночевал, она была со мной добра, и оказывала мне почет, и 
спрашивала о словах, которые дочь моего дяди, Азиза, сказала моей мате- 
ри, а я повторял их ей. И я продолжал так жить, поедая, выпивая, сжимая, 
обнимая и меняя платье из мягких одежд, пока я не потолстел и не разжи- 
рел, и не было у меня ни заботы, ни печали, и я забыл о своей двоюродной 
сестре. 
И так продолжалось целый год. А в начале нового года я пошел в баню, 
и привел себя в порядок, и надел роскошное платье, а выйдя из бани, я 
выпил кубок вина и стал нюхать благовоние моих одежд, облитых всевозмож- 
ными духами, - и на сердце у меня было легко, и не знал я обманчивости 
времени и превратностей случая. А когда пришло время ужина, мне захоте- 
лось отправиться к той женщине, и я был пьян и не знал, куда мне идти. 
И я пошел к ней, и хмель увел меня в переулок, называемый переулком 
Начальника; и, проходя по этому переулку, я посмотрел и вдруг вижу: идет 
старуха, и в одной руке у нее горящая свеча, а в другой свернутое 
письмо..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто двадцать вторая ночь 

Когда же настала сто двадцать вторая ночь, она сказала: "Дошло до ме- 
ня, о счастливый царь, что юноша, по имени Азиз, говорил Тадж-аль-Мулу- 
ку: "И, войдя в переулок, называемый переулком Начальника, я посмотрел и 
вдруг вижу - идет старуха, и в одной руке у нее горящая свеча, а в дру- 
гой свернутое письмо. И я подошел к ней и вдруг вижу - она плачет и го- 
ворит такие стихи: 
"Посланник с прощением, приют и уют тебе! 
Приятно как речь твою мне слышать и сладостно! 
О ты, что принес привет от нежно любимого, 
Аллах да хранит тебя, нока будет ветер дуть!" 
И, увидев меня, она спросила: "О дитя мое, умеешь ли ты читать?" И я 
ответил ей по своей болтливости: "Да, старая тетушка". И тогда она ска- 
зала: "Возьми это письмо и прочти мне его", - и подала мне письмо. И я 
взял письмо и развернул его и прочитал ей, и оказалось, что в этом 
письме содержится от отсутствующих привет любимым! 
И, услышав это, старуха обрадовалась и развеселилась и стала благос- 
ловлять меня, говоря: "Да облегчит Аллах твою заботу, как ты облегчил 
мою заботу!" - а затем она взяла письмо и прошла шага два. А мне приспе- 
ло помочиться, и я сел на корточки, чтобы отлить воду, и потом поднялся, 
обтерся, опустил полы платья и хотел идти, - как вдруг старуха подошла 
ко мне и, наклонившись к моей руке, поцеловала ее и сказала: "О госпо- 
дин, да сделает господь приятной твою юность! Прошу тебя, пройди со мною 
несколько шагов до этих ворот. Я передала своим то, что ты сказал мне, 
прочтя письмо, но они мне не поверили; пройди же со мною два шага и 
прочти им письмо из-за двери и прими от меня праведную молитву". - "А 
что это за письмо?" - спросил я. "О дитя мое, - отвечала старуха, - оно 
пришло от моего сына, которого нет со мной уже десять лет. Он уехал с 
товарами и долго пробыл на чужбине, так что мы перестали надеяться и ду- 
мали, что он умер, а потом, спустя некоторое время, к нам пришло от него 
это письмо. А у него есть сестра, которая плачет по нем в часы ночи и 
дня, и я сказала ей: "Он в добром здоровье"; но она не поверила и сказа- 
ла: "Обязательно приведи ко мне кого-нибудь, кто прочитает это письмо 
при мне, чтобы мое сердце уверилось и успокоился мой ум". А ты знаешь, о 
дитя мое, что любящий склонен к подозрению; сделай же мне милость, пойди 
со мной и прочти это письмо, стоя за занавеской, а я кликну его сестру, 
и она послушает из-за двери. Ты облегчишь наше горе и исполнишь нашу 
просьбу; сказал ведь посланник Аллаха (да благословит его Аллах и да 
приветствует!): "Кто облегчит огорченному одну горесть из горестей мира, 
тому облегчит Аллах сотню горестей"; а другое изречение гласит: "Кто об- 
легчит брату своему одну горесть из горестей мира, тому облегчит Аллах 
семьдесят две горести из горестей дня воскресенья". Я направилась к те- 
бе, не обмани же моей надежды". 
"Слушаю и повинуюсь, ступай вперед", - сказал я; и она пошла впереди 
меня, а я прошел за нею немного и пришел к воротам красивого большого 
дома (а ворота его были выложены полосами красной меди). И я остановился 
за воротами, а старуха крикнула по-иноземному; и не успел я очнуться, 
как прибежала какая-то женщина с легкостью и живостью, и платье ее было 
подобрано до колен, и я увидел пару ног, смущающих мысли и взор. И она 
была такова, как сказал поэт: 
О, платье поднявшая, чтобы ногу увидеть мог 
Влюбленный и мог понять, как прочее дивно. 
Бежит она с чашею навстречу любимому, - 
Людей искушают ведь лишь чаша и кравчий. 
И ноги ее, подобные двум мраморным столбам, были украшены золотыми 
браслетами, усыпанными драгоценными камнями. А эта женщина засучила ру- 
кава до подмышек и обнажила руки, так что я увидел ее белые запястья, а 
на руках ее была пара браслетов на замках с большими жемчужинами и на 
шее ожерелье из дорогих камней. И в ушах ее была пара жемчужных серег, а 
на голове платок из полосатой парчи, окаймленный дорогими камнями; и она 
заткнула концы рубашки за пояс, как будто бы только что работала. И, 
увидав ее, я был ошеломлен, так как она походила на сияющее солнце, а 
она сказала нежным и ясным голосом, слаще которого я не слышал: "О ма- 
тушка, это он пришел читать письмо?" - "Да", - отвечала старуха. И тогда 
девушка протянула мне руку с письмом, а между нею и дверью было с пол- 
шеста расстояния [182], и я вытянул руку, желая взять у нее письмо, и про- 
сунул в дверь голову и плечи, чтобы приблизиться к ней и прочесть 
письмо; и не успел я очнуться, как старуха уперлась головой мне в спину 
и втолкнула меня (а письмо было у меня в руке), и, сам не знаю как, я 
оказался посреди дома и очутился в проходе. А старуха вошла быстрее ра- 
зящей молнии, и у нее только и было дела, что запереть ворота..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто двадцать третья ночь 

Когда же настала сто двадцать третья ночь, она сказала: "Дошло до ме- 
ня, о счастливый царь, что юноша Азиз говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда 
старуха втолкнула меня, я не успел очнуться, как оказался в проходе, 
старуха вошла быстрее разящей молнии, и у нее только и было дела, что 
запереть ворота. Женщина же, увидев, что я внутри дома, подошла ко мне и 
прижала меня к груди и опрокинула на землю, и села на меня верхом и так 
сжала мне живот руками, что я обмер, а затем она обхватила меня руками, 
и я не мог от нее освободиться, потому что она меня сильно сжала. И по- 
том она повела меня (а старуха шла впереди с зажженной свечой), и мы ми- 
новали семь проходов, и посла того она пришла со мною в большую комнату 
с четырьмя портиками, под которыми могли бы играть в мяч всадники. И 
тогда она отпустила меня и сказала: "Открой глаза!" И я открыл глаза, 
ошеломленный оттого, что она меня так сильно сжимала и давила, и увидал, 
что комната целиком построена из прекраснейшего мрамора, и вся устлана 
шелком и парчой, и подушки и сиденья в ней такие же. И там были две ска- 
мейки из желтой меди и ложе из червонного золота, украшенное жемчугом и 
драгоценными камнями, и сиденья, и это был дом благоденствия, подходящий 
лишь для такого царя, как ты. 
"О Азиз, - спросила она меня потом, - что тебе любезнее, смерть или 
жизнь?" - "Жизнь, - ответил я. И она сказала: "Если жизнь тебе любезнее, 
женись на мне". - "Мне отвратительно жениться на такой, как ты", - воск- 
ликнул я, но она ответила: "Если ты на мне женишься, то спасешься от до- 
чери Далилы-Хитрицы". 
"А кто такая дочь Далилы-Хитрицы?" - спросил я; и она, смеясь, воск- 
ликнула: "Это та, с кем ты дружишь к сегодняшнему дню год и четыре меся- 
ца, да погубит ее Аллах великий и да пошлет ей того, кто сильнее ее! 
Клянусь Аллахом, не найдется никого коварнее ее! Сколько людей она убила 
до тебя и сколько натворила дел! Как это ты спасся от нее, продружив с 
нею все это время, и как она тебя не убила и не причинила тебе горя!" 
Услышав ее слова, я до крайности удивился и воскликнул: "О госпожа 
моя, от кого ты узнала о ней?" - "Я знаю ее так, как время знает свои 
несчастья, - отчала она, - но мне хочется, чтобы ты рассказал мне все, 
что у тебя с ней случилось, и я могла бы узнать, почему ты от нее спас- 
ся".