Повесть о любящем и любимом (ночи 112-128) стр. 3

А увидев меня, она поспешно встала и вытерла слезы, и обратилась ко 
мне с мягкой речью, и сказала: "О сын моего дяди, ты охвачен любовью, и 
Аллах был к тебе милостив, внушив той, кого ты любишь, любовь к тебе, а 
я в слезах и в горе из-за разлуки с тобой. Кто меня упрекнет и кто оп- 
равдает? Но Аллах да не взыщет с тебя из-за меня!" 
Потом она улыбнулась мне и, сняв с меня одежду, расправила ее и ска- 
зала: "Клянусь Аллахом, это не запах того, кто наслаждался со своею лю- 
бимой! Расскажи же мне, что с тобой случилось, о сын моего дяди!" И я 
рассказал ей обо всем, что случилось со мною, и она второй раз улыбну- 
лась гневной улыбкой и воскликнула: "Поистине, мое сердце полно боли! 
Пусть не живет тот, кто делает тебе больно! Эта женщина сильно превозно- 
сится над тобою, и, клянусь Аллахом, о сын моего дяди, я боюсь для тебя 
зла от нее. Знай, о сын моего дяди, объяснение соли такое: ты потонул во 
сне и похож на скверное кушанье, отвратительное для души, и тебя следует 
посолить, чтобы ты не был извергнут обратно. Ты объявляешь себя благо- 
родным влюбленным, а сон для влюбленных запретен, и твои притязания на 
любовь лживы. Но и ее любовь к тебе тоже лживая, так как, увидя, что ты 
спишь, она не разбудила тебя; если бы ее любовь была искренна, она бы, 
наверное, тебя разбудила. А что до угля, то объяснение этого знака та- 
кое: очерни Аллах твое лицо, раз ты ложно объявил себя любящим; ты - мо- 
лодое дитя, и у тебя только и заботы, что поесть, попить да поспать. Вот 
объяснение ее знаков, да освободит тебя от нее великий Аллах!" 
Услышав эти слова, я ударил себя рукою в грудь и воскликнул: "Клянусь 
Аллахом, это и есть истина, так как я спал, а возлюбленные не спят! Я 
сам себе обидчик, и больше всего повредили мне сон и еда! Что теперь бу- 
дет?" 
И я сильно заплакал и сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сде- 
лать, и пожалей меня - пожалеет тебя Аллах! - иначе я умру". А дочь мое- 
го дяди любила меня великой любовью..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто семнадцатая ночь 

Когда же настала сто семнадцатая ночь, она сказала: 
"Дошло до меня, о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: 
"И я сказал дочери моего дяди: "Укажи мне, что сделать, и пожалей меня - 
пожалеет тебя Аллах!" А она любила меня великой любовью, и ответила: "На 
голове и на глазах! Но только, о сын моего дяди, я много раз говорила 
тебе: если бы я могла входить и выходить, я бы, наверное, свела тебя с 
нею в ближайшее время и накрыла бы вас своим подолом, и я поступаю с то- 
бою так лишь для того, чтобы ты был доволен. Если захочет Аллах великий, 
я не пожалею крайних усилий, чтобы свести вас; послушай же моих слов и 
повинуйся моему приказу. Иди в то самое место и сиди там, а когда будет 
время вечера, сядь там же, где ты сидел, и остерегайся что-нибудь 
съесть, так как пища навлекает сон. Берегись же заснуть; она придет к 
тебе только после того, как минует четверть ночи, да избавит Аллах тебя 
от ее зла!" 
Услышав эти слова, я обрадовался и стал молиться Аллаху, чтобы прошла 
ночь, а когда ночь прошла, я хотел уходить, и дочь моего дяди сказала 
мне: "Если встретишься с нею, скажи ей тот прежний стих, когда будешь 
уходить". И я ответил: "На голове и на глазах!" - и вышел и пошел в сад, 
и увидел, что помещение убрано так, как я видел в первый раз, и там было 
все, что нужно из кушаний, закусок и напитков, цветов и прочего. Я под- 
нялся в это помещение и почувствовал запах кушаний, и моей душе захоте- 
лось их, и я удерживал ее несколько раз, но не мог удержать. И я встал 
и, подойдя к скатерти, сиял покрывало и увидел блюдо кур, вокруг которо- 
го были четыре тарелки кушаний четырех сортов. И я съел по кусочку от 
каждого кушанья, и съел немного халвы и кусок мяса, и выпил шафранной 
подливки, которая мне понравилась, и я пил ее много, черпая ложкой, пока 
не насытился и не наполнил себе живот. А после этого мои веки опусти- 
лись, и, взяв подушку, я положил ее под голову, думая: "Может быть, я 
прилягу на нее и не засну". Но глаза мои сомкнулись, и я заснул и не 
проснулся раньше, чем взошло солнце; и я нашел у себя на животе иг- 
ральную кость, палочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко 
сладкого рожка. И в помещении не было никакой подстилки или чего-либо 
другого, и казалось, что там ничего не было. 
И я встал, стряхнул с себя все это, и вышел рассерженный, и шел, пока 
не дошел до дому. И я увидел, что дочь моего дяди испускает глубокие 
вздохи и говорит такие стихи: 
"Худ я телом, и ранено мое сердце, 
И струятся вдоль щек моих слез потоки, 
И любимый упорен так в обвиненьях, 
Но прекрасный что сделает-то прекрасно. 
О сын дяди! Наполнил ты страстью сердце, - 
Мои очи от горьких слез заболели". 
И я начал бранить дочь моего дяди и ругать ее, и она заплакала, а по- 
том вытерла слезы и, подойдя ко мне, поцеловала меня и стала прижимать 
меня к груди, а я отстранялся от нее и укорял себя. 
"О сын моего дяди, - сказала она мне, - ты, кажется, заснул сегодня 
ночью". И я отвечал ей: "Да, а проснувшись, я нашел игральную кость, па- 
лочку для игры в таб, финиковую косточку и семечко сладкого рожка, и я 
не Знаю, почему она так сделала". И я заплакал и, обратившись к Азизе, 
сказал: "Растолкуй мне, на что она указывает этими знаками, и скажи, что 
мне делать. Помоги мне в том, что со мной случилось!" - "На голове и на 
глазах! - сказала она. - Палочкой от таба, которую она положила тебе на 
живот, она указывает, что ты пришел, а твое сердце отсутствовало; и она 
как будто говорит тебе: любовь не такова, не причисляй же себя к любя- 
щим. А косточкой финика она говорит тебе: если бы ты был влюблен, твое 
сердце, наверно, горело бы от любви, и ты не вкушал бы сладости сна, ибо 
любовь сладка, как финик, и зажигает в душе уголь. Рожковым семечком она 
тебе указывает, что сердце любимого утомилось, и говорит тебе: терпи 
разлуку с нами, как терпел Иов". Когда я услышал это толкование, в моей 
душе вспыхнули огни и в моем сердце усилились горести, и я вскричал: 
"Аллах предопределил мне спать, так как у меня мало счастья! О дочь мое- 
го дяди, - сказал я потом, - заклинаю тебя жизнью, придумай мне хит- 
рость, чтобы я мог добраться до нее". И Азиза заплакала и отвечала: "О 
Азиз, сын моего дяди, мое сердце полно дум, и я не могу говорить. Но иди 
сегодня вечером в то же место и остерегайся уснуть, тогда ты достигнешь 
желаемого. Вот так лучше всего поступить, и конец". - "Если захочет Ал- 
лах, я не засну и сделаю так, как ты мне велишь", - сказал я; и дочь мо- 
его дяди поднялась и принесла мне пищу, говоря: "Поешь теперь вдоволь, 
чтобы у тебя не осталось желания". И я поел досыта, а когда пришла ночь, 
Азиза принесла мне великолепное платье, одела меня в него и взяла с меня 
клятву, что я скажу той женщине упомянутый стих, и предостерегла меня от 
сна. А потом я вышел от дочери моего дяди и отправился в сад и пошел в 
помещение. Я посмотрел на сад и стал открывать себе глаза пальцами и 
трясти головой, а когда пришла ночь..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто восемнадцатая ночь 

Когда же настала сто восемнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, 
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "И я вошел в сад и 
поднялся в помещение, и посмотрел на сад. И когда пришла ночь, я стал 
открывать себе глаза пальцами и трясти головой. Я проголодался оттого, 
что не спал; и на меня повеяло запахом кушаний, и мой голод усилился, и 
тогда я направился к скатерти и, сняв покрывало, съел от каждого кушанья 
по кусочку. Я съел кусок мяса и, подойдя к фляге с вином, сказал себе: 
"Выпью кубок!", и выпил, а потом выпил второй и третий, до десяти, и ме- 
ня ударило воздухом, и я упал на землю, как убитый, и пролежал так, пока 
не настал день. И я проснулся и увидал себя вне сада, и на животе у меня 
был острый нож и железный дирхем. И я испугался, и взял их и принес до- 
мой, и увидел, что дочь моего дяди говорит: "Поистине, я в этом доме 
бедная и печальная, нет мне помощника, кроме палача!" 
И, войдя, я упал во всю длину, и выронил из рук нож и дирхем, и ли- 
шился чувств; а очнувшись от обморока, я осведомил Азизу о том, что со 
мною произошло, и сказал ей: "Я не достиг желаемого!" И она сильно опе- 
чалилась за меня, увидев, что я плачу и мучаюсь, и сказала: "Я уже обес- 
силела, советуя тебе не спать, ты не слушаешь моих советов. Мои слова 
тебе ничем не помогут". - "Заклинаю тебя Аллахом, растолкуй мне, на что 
указывает нож и железный дирхем!" - сказал я ей; и она отвечала: "Желез- 
ным дирхемом она указывает тебе на свой правый глаз и заклинает тебя им 
и говорит: "Клянусь господом миров и моим правым глазом, если ты вер- 
нешься другой раз и уснешь, я зарежу тебя этим ножом!" И я боюсь для те- 
бя зла от ее коварства, о сын моего дяди, и мое сердце полно печали о 
тебе, но я не могу говорить. Если ты знаешь, что, вернувшись к ней, не 
заснешь, - возвращайся к ней и берегись сна, тогда ты получишь то, что 
тебе нужно; если же ты знаешь, что, вернувшись к ней, заснешь, как всег- 
да, и после этого пойдешь к ней и вправду заснешь, - она тебя зарежет". 
"А как же мне поступить, о дочь моего дяди? Прошу тебя, ради Аллаха, 
помоги мне сегодня ночью!" - воскликнул я, и она сказала: "На глазах и 
на голове! Но только если ты послушаешься моих слов и будешь повино- 
ваться моему приказу, нужда твоя будет исполнена". - "Я слушаю твои сло- 
ва и повинуюсь твоему приказу!" - воскликнул я; и она сказала: "Когда 
настанет время уходить, я скажу тебе". А затем она прижала меня к груди 
и, положив меня в постель, до тех пор растирала мне ноги, пока меня не 
охватила дремота, а когда я погрузился в сон, она взяла опахало, села 
около изголовья и обвевала мое лицо до конца дня. А под вечер она разбу- 
дила меня; и, проснувшись, я увидел, что она у моего изголовья с опаха- 
лом в руках и так плачет, что слезы промочили ей одежду, но, увидев, что 
я проснулся, она вытерла слезы и принесла кое-какой еды; и когда я стал 
отказываться, сказала мне: "Разве я не говорила тебе: "Слушайся меня и 
ешь". И я принялся есть, не противореча ей, и она клала мне пищу в рот, 
а я жевал, пока не наполнился, и потом она напоила меня отваром грудной 
ягоды с сахаром и, вымыв мне руки, осушила их платком и обрызгала меня 
розовой водой. И я сидел с ней в полном здоровье, а когда смерклось, она 
надела на меня одежду и сказала: "О сын моего дяди, бодрствуй всю ночь и 
не засыпай; она придет к тебе сегодня только в конце ночи, и если захо- 
чет Аллах, ты сегодня ночью встретишься с нею. Но не забудь моего нас- 
тавления". И она заплакала, и моему сердцу стало больно за нее, что она 
так много плачет. "Какое же это наставление?" - спросил я; и она сказа- 
ла: "Когда будешь уходить от нее, скажи ей стих, который я раньше гово- 
рила"" И я ушел от нее радостный, и отправился в сад, и вошел в помеще- 
ние сытый, и сел, и бодрствовал до четверти ночи. А затем ночь показа- 
лась мне длинной, как год, и я сидел, бодрствуя, пока не прошло три чет- 
верти ночи и закричали петухи, и я почувствовал сильный голод из-за дол- 
гого бдения. И я подошел к столику и ел, пока не насытился, и голова моя 
отяжелела, и я захотел заснуть, но вдруг увидел свет, который приближал- 
ся издалека. Тогда я встал, вымыл руки и рот и разбудил свою душу, и че- 
рез малое время вдруг та женщина приходит с десятью девушками, и она 
между ними - как луна между звезд. На ней было платье из зеленого атла- 
са, вышитое червонным золотом, и она была такова, как сказал поэт: 
Кичится с любимыми, одета в зеленое, 
Застежки расстегнуты и кудри распущены. 
"Как имя?" - я ей сказал; она мне ответила: 
"Я та, что всех любящих сердца прижгла углями". И стал я ей сетовать 
на то, что терпел в любви. 
Она ж: "Не знаешь ты, что камню ты плачешься?" 
"Пусть камень - душа твоя, - в ответ я сказал тогда, - 
Заставил ведь течь Аллах из камня воды поток". 
И, увидев меня, она засмеялась и воскликнула: "Как это ты не заснул и 
сон не одолел тебя? Раз ты бодрствовал всю ночь, я знаю, что ты - влюб- 
ленный, так как примета любящих - не спать ночью в борьбе со страстями". 
Затем она обратилась к невольницам и подмигнула им, и те удалились; а 
она подошла ко мне, и прижала меня к груди и поцеловала меня, а я поце- 
ловал ее, - и это была ночь радости для сердца и прохлады для взора, как 
сказал о ней поэт: 
Век приятнее я не знал ночей, чем такая ночь, 
Когда кубок мой не стоял совсем без дела. 
Различил я сон и глаза мои в эту ночь совсем, 
По браслет ножной я с серьгою свел надолго. 
И мы легли вместе и проспали до утра, и тогда я хотел уйти, но он 
вдруг схватила меня и сказала: "По стой, я тебе что то скажу..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто девятнадцатая ночь 

Когда же настала сто девятнадцатая ночь, она сказала: "Дошло до маня, 
о счастливый царь, что юноша говорил Тадж-аль-Мулуку: "Когда я хотел уй- 
ти, она схватила меня и сказала: "Постой, я тебе что то расскажу и дам 
тебе наставление". 
И я остановился, а она развязала платок и, вынув оттуда этот лоскут, 
разостлала его передо мною, и я увидел там изображение газели вот такого 
вида, и до крайности удивился и взял его. И мы с кою условились, что я 
буду приходить к ней каждую ночь в этот сад, а потом я ушел от нее ра- 
достный и от радости забыл тот стих, который мне поручила сказать дочь 
моего дяди. А та женщина, давая мне лоскут с изображением газели, сказа- 
ла: 
"Это работа моей сестры". - "Как же имя твоей сестры?" - спросил я 
ее, и она ответила: "Ее имя - Нураль-Худа; храни этот лоскут". И я прос- 
тился с нею, и удалился радостный, и пошел, а войдя к дочери моего дяди, 
я увидел, что она лежит; но, увидав меня, она встала (а слезы ее лились) 
и подошла ко мне, и поцеловала меня в грудь, и спросила: "Сделал ли ты 
так, как я тебе поручила, и сказал ли стих?" - "Я забыл его, и меня от 
него отвлекло не что иное, как изображение этой газели", - ответил я и 
кинул лоскут перед Азизой, а она поднялась и села, будучи не в состоянии 
терпеть, и, проливая из глаз слезы, сказала такие два стиха: 
"К разлуке стремящийся, потише! 
Не дай обмануть тебя объятьям! 
Потише! Обман ведь свойствен року, 
И дружбы конец - всегда разлука". 
А окончив говорить стихи, она сказала: "О сын моего дяди, подари мне 
этот лоскуток!" И я подарил его ей, а она взяла его и разостлала и уви- 
дела, что на нем. А когда мне пришло время уходить, дочь моего дяди ска- 
зала: "Иди, сопровождаемый благополучием, а когда будешь уходить от нее, 
скажи ей стих из стихотворения, который я тебе сказала раньше, а ты его 
забыл". - "Повтори его!" - сказал я ей; и она повторила, и после этого я 
пошел в сад и поднялся в помещение, где нашел эту женщину ожидающей. И, 
увидев меня, она поднялась, поцеловала меня и посадила к себе на колени, 
и мы поели и выпили и удовлетворили свои желания, как раньше, а когда 
наступило утро, я сказал ей тот стих, то есть: 
"О люди влюбленные. Аллахом прошу сказать, 
Что делает молодец, коль сильно полюбит он?" 
И когда она услышала его, из глаз ее пролились слезы, и она сказала: 
"Скрывает он страсть свою и тайну хранит свою, 
И терпит во всех делах смиренно и стойко он". 
А я запомнил этот стих, радуясь, что исполнил просьбу дочери моего 
дяди, и вышел, и, придя к ней, нашел ее лежащей, а моя мать сидела у ее 
изголовья и плакала о том, что с ней сталось. И когда я вошел к Азизе, 
моя мать сказала мне: "Пропади ты, о двоюродный брат! Как это ты остав- 
ляешь дочь своего дяди, когда ей нехорошо, и не спрашиваешь о ее болез- 
ни!" 
А дочь моего дяди, увидя меня, подняла голову и села и спросила: "О 
Азиз, сказал ли ты ей стих, который я говорила тебе?" - "Да", - отвечал 
я ей; и, услышав его, она заплакала, и она сказала мне другой стих, а я 
его запомнил. "Скажи мне его", - попросила Азиза; и когда я сказал ей 
стих, она горько заплакала и произнесла такое двустишие: 
"Но как же скрывать ему, коль страсть ему смерть несет 
И сердце его что день, то вновь разрывается? 
Стремился к терпенью он смиренно, но мог найти 
Лишь боль для души своей, любовью истерзанной. 
Когда ты войдешь к ней, как обычно, скажи ей эти два стиха, которые 
ты услышал", - сказала дочь моего дяди; а я ответил ей: "Слушаю и пови- 
нуюсь". И затем я пошел к ней, как всегда, в сад, и между нами было то, 
что было, и описать это бессилен язык. А собираясь уйти, я сказал ей те 
два стиха до конца, и когда она их услышала, слезы потекли у нее из 
глаз, и она произнесла слова поэта: 
"А если он не найдет терпенья, чтобы тайну скрыть, 
По-моему, только смерть пристойна тогда ему".