Повесть о любящем и любимом (ночи 112-128) стр. 1

Однажды Тадж-аль-Мулук поехал со свитой на охоту и ловлю. И они ехали 
пустыней и непрестанно подвигались четыре дня, пока не приблизились к 
земле, покрытой зеленью, и увидели они там резвящихся зверей, деревья со 
спелыми плодами и полноводные ручьи. И Тадж-аль-Мулук сказал своим приб- 
лиженным: "Поставьте здесь сети и растяните их широким кругом, а встреча 
будет у начала круга, в таком-то месте". И его приказанию последовали и, 
расставив сети, растянули их широким кругом, и в круг собралось множест- 
во разных зверей и газелей, и звери кричали, ревели и бегали перед коня- 
ми. 
И тогда на них пустили собак, барсов и соколов. И стали бить зверей 
стрелами, попадая в смертельные места. И еще не дошли до конца загона, 
как было захвачено много зверей, а остальные убежали. 
А после этого Тадж-аль-Мулук спешился у воды и приказал принести дичь 
и разделил ее, отобрав для своего отца Сулейман-шаха наилучших зверей, 
отослал их ему, а часть он раздал своим вельможам. 
И он провел ночь в этом месте, а когда наступило утро, к ним подошел 
большой караван, где были рабы и слуги и купцы. И этот караван остано- 
вился у воды и зелени. И, увидев путников, Тадж-аль-Мулук сказал одному 
из своих приближенных: "Принеси мне сведения об этих людях и спроси их, 
почему они остановились в этом месте". И гонец отправился к ним и ска- 
зал: "Расскажите нам, кто вы, и поторопитесь дать ответ". И они отвеча- 
ли: "Мы купцы и остановились здесь для отдыха, так как место нашего при- 
вала далеко от нас, и мы расположились Здесь, доверяя царю Сулейман-шаху 
и его сыну. Мы знаем, что всякий, кто остановился близ его владений, в 
безопасности и может не опасаться. С нами дорогие материи, которые мы 
привезли для его сына Тадж-альМулука". 
И посланный вернулся к царевичу и осведомил его, в чем дело, и пере- 
дал ему то, что слышал от купцов. А царевич сказал ему: "Если с ними 
есть что-нибудь, что они привезли для меня, то я не вступлю в город и не 
двинусь отсюда, пока не осмотрю этого!" 
И он сел на коня и поехал, и невольники его поехали за ним, и когда 
он приблизился к каравану, купцы поднялись перед ним и пожелали ему по- 
беды и успеха я вечной славы и превосходства. А ему уже разбили палатку 
из красного атласа, расшитую жемчугом и драгоценными камнями. И постави- 
ли ему царское сиденье на шелковом ковре, вышитом посредине изумрудами. 
И Тадж-аль-Мулук сел, а рабы встали перед ним. И он послал к купцам и 
велел им принести все, что у них есть, и они пришли со своими товарами. 
Тадж-аль-Мулук осмотрел все, и выбрал то, что ему подходило, и заплатил 
им деньги сполна. А затем он сел на коня и хотел уехать, но его взор 
упал на караван, и он увидел юношу, прекрасного молодостью, в чистых 
одеждах, с изящными чертами, и у него был блестящий лоб и лицо, как ме- 
сяц, но только красота этого юноши поблекла и его лицо покрыла бледность 
из-за разлуки с любимыми..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто одиннадцатая ночь 

Когда же настала сто одиннадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, 
о счастливый царь, что взор Тадж-альМулука упал на караван. И он увидел 
юношу, прекрасного молодостью, в чистых одеждах, с изящными чертами, но 
только красота этого юноши поблекла, и лицо его покрыла бледность из-за 
разлуки с любимыми, и умножились его стоны и рыдания, и из глаз его тек- 
ли слезы, и он говорил такие стихи: 
"В разлуке давно уж мы, и длятся тоска и страх, 
И слезы из глаз моих, о друг мой, струей текут. 
И с сердцем простился я, когда мы расстались с ней, 
И вот я один теперь, - надежд нет и сердца нет. 
О други, постойте же и дайте проститься с той, 
Чья речь исцеляет вмиг болезни и недуги". 
И когда юноша окончил свои стихи, он еще немного поплакал и лишился 
чувств; и Тадж-аль-Мулук смотрел на него, изумляясь этому. А придя в се- 
бя, юноша бросил бесстрашный взор и произнес такие стихи: 
"Страшитесь очей ее - волшебна ведь сила их, 
И тем не спастись уже, кто стрелами глаз сражен. 
Поистине, черный глаз, хоть смотрит и томно он, 
Мечи рубит белые, хоть остры их лезвия. 
Не будьте обмануты речей ее нежностью - 
Поистине, пылкость их умы опьяняет нам. 
О нежная членами! Коснись ее тела шелк, 
Он кровью покрылся бы, как можешь ты видеть сам, 
Далеко от ног ее в браслетах до нежных плеч. 
И как запах мускуса сравнить с ее запахом?" 
И затем он издал вопль и лишился чувств, и Таджаль-Мулук, увидя, что 
он в таком отчаянии, растерялся и подошел к нему, а юноша, очнувшись от 
обморока и увидав, что царевич стоит над ним, поднялся на ноги и поцело- 
вал перед ним землю. 
"Почему ты не показал нам своих товаров?" - спросил его Тадж-аль-Му- 
лук; и юноша сказал: "О владыка, в моих товарах нет ничего подходящего 
для твоего счастливого величества". Но царевич воскликнул: "Обязательно 
покажи мне, какие есть у тебя товары, и расскажи мне, что с тобою. Я ви- 
жу, что глаза твои плачут и ты печален сердцем; и если ты обижен, мы 
уничтожим эту несправедливость, а если на тебе лежат долги, мы заплатим 
их. Поистине, мое сердце из-за тебя сгорело, когда я увидал тебя". 
Потом Тадж-аль-Мулук велел поставить две скамеечки; и ему поставили 
скамеечку из слоновой кости, оплетенную золотом и шелком, и постлали 
шелковый ковер. И Тадж-аль-Мулук сел на скамейку, а юноше велел сесть на 
ковер и сказал ему: "Покажи мне твои товары". - "О владыка, - отвечал 
юноша, - не напоминай мне об этом: мои товары для тебя не подходят". Но 
Тадж-альМулук воскликнул: "Это неизбежно". И он велел кому-то из своих 
слуг принести товары, и их принесли, против воли юноши, и при виде их у 
юноши потекли слезы, и он заплакал, застонал и стал жаловаться, и, ис- 
пуская глубокие вздохи, произнес такие стихи: 
"Клянусь твоих глаз игрой, сурьмою клянусь на них, 
И станом твоим клянусь, что нежен и гибок так, 
Вином твоих уст клянусь и сладостью меда их 
И нравом твоим клянусь, что нежен и гибок так, - 
Коль призрак твой явится мне ночью, мечта моя, 
Он слаще мне, чем покой от страха дрожащему". 
Потом юноша развернул товары и стал их показывать Тадж-аль-Мулуку ку- 
сок за куском и отрез за отрезом, и среди прочего он вынул одежду из ат- 
ласа, шитую золотом, которая стоила две тысячи динаров. И когда он раз- 
вернул эту одежду, из нее выпал лоскут, и юноша поспешно схватил его и 
положил себе под бедро. И он забыл все познаваемое и произнес такие сти- 
хи: 
"Когда исцеленье дашь душе ты измученной 
Поистине, мир Плеяд мне ближе любви твоей! 
Разлука, тоска и страсть, любовь и томленье, 
Отсрочки, оттяжки вновь - от этого гибнет жизнь. 
Любовь не живит меня, в разлуке мне смерти нет, 
Вдали - не далеко я, не близок и ты ко мне, 
Ты чужд справедливости, и нет в тебе милости, 
Не дашь ты мне помощи - бежать же мне некуда. 
В любви к вам дороги все мне тесными сделались, 
И ныне не знаю я, куда мне направиться". 
И Тадж-аль-Мулук крайне удивился стихам, сказанным юношей, и не знал 
он причины всего этого. А когда юноша взял лоскут и положил его под бед- 
ро, Тадж-альМулук спросил его: "Что это за лоскут?" - "О владыка, - ска- 
зал юноша, - я отказывался показать тебе мои товары только из-за этого 
лоскута: я не могу дать тебе посмотреть на него..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто двенадцатая ночь 

Когда же настала сто двенадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о 
счастливый царь, что юноша сказал Тадж-аль-Мулуку: "Я отказывался пока- 
зать тебе свои товары только из-за этого лоскута: я не могу дать тебе 
посмотреть на него". Но Тадж-аль-Мулук воскликнул: "Я непременно на него 
посмотрю!" И стал настаивать и разгневался. И юноша вынул лоскут из-под 
бедра и заплакал и застонал и стал жаловаться, и, испуская многие стена- 
ния, произнес такие стихи: 
"Не надо корить его - от брани страдает он. 
Я правду одну сказал, но слушать не хочет он. 
Аллаху вручаю я в долине луну мою 
Из стана; застежек свод - вот место восхода ей. 
Простился с ней, но лучше б с жизнью простился я, 
А с ней не прощался бы - так было б приятней мне. 
Как часто в разлуки день рассвет защищал меня, 
И слезы мои лились, и слезы лились ее. 
Аллахом клянусь, не лгу. В разлуке разорван был 
Покров оправдания, но я зачиню его. 
И телу покоя нет на ложе, и также ей 
Покоя на ложе нет с тех пор, как расстались мы. 
Во вред нам трудился рок рукою злосчастною, 
Он счастья меня лишил, и не дал он счастья ей. 
Заботу без примеси лил рок, наполняя нам 
Свой кубок; и пил я то, что выпить и ей пришлось". 
А когда он окончил свои стихи, Тадж-аль-Мулук сказал ему: "Я вижу 
твое тяжелое состояние. Расскажи мне, отчего ты плачешь при взгляде на 
этот лоскут?" И, услышав упоминание о лоскуте, юноша вздохнул и сказал: 
"О владыка, моя история диковинна, и у меня случилось чудесное дело с 
этим лоскутом и его владелицей и той, что нарисовала эти рисунки и изоб- 
ражения". И он развернул тот лоскут, и вдруг на нем оказалось изображе- 
ние газели, вышитое шелком и украшенное червонным золотом, а напротив 
нее - изображение другой газели, которое было вышито серебром, и на шее 
у нее было ожерелье из червонного золота и три продолговатых выдолблен- 
ных топаза. 
И, увидев это изображение и как оно хорошо исполнено, Тадж-аль-Мулук 
воскликнул: "Да будет превознесен Аллах, научивший человека тому, чего 
он не знал!" И к сердцу его привязалось желание услышать историю этого 
юноши. "Расскажи мне, что у тебя случилось с обладательницей этой газе- 
ли", - попросил он его, и юноша начал: 
"Знай, о владыка, что мой отец был купцом и не имел ребенка, кроме 
меня. А у меня была двоюродная сестра, с которой я воспитывался в доме 
моего отца, так как ее отец умер. И перед смертью он условился с моим 
отцом женить меня на ней; и когда я достиг зрелости мужчин, а она зре- 
лости женщин, ее не отделили от меня, и меня не отделили от нее. А потом 
отец поговорил с матерью и сказал: "В этом году мы напишем запись Азиза 
и Азизы"; и он сговорился с нею об этом деле и начал приготовлять припа- 
сы для свадебных пиршеств. И при всем том мы с моей двоюродной сестрой 
спали в одной постели и не знали, как обстоит дело, она была более рас- 
судительна, Знающа и сведуща, чем я. 
И тогда мой отец собрал все необходимое для торжества, и осталось 
только написать брачную запись и войти к моей двоюродной сестре; он за- 
хотел написать запись после пятничной молитвы и отправился к своим 
друзьям из купцов и другим и уведомил их об этом, а моя мать пошла и 
пригласила своих подруг-женщин и позвала родственников. И когда пришел 
день пятницы, комнату, где должны были сидеть, помыли и вымыли в ней 
мраморный пол, и в нашем доме разостлали ковры и поставили там все, что 
было нужно, завесив сначала стены тканью, вышитой золотом; и люди сгово- 
рились прийти к нам в дом после пятничной молитвы, и мой отец пошел и 
приготовил халву и блюда со сластями, и осталось только написать запись. 
А мать послала меня в баню и послала за мной новое платье из роскош- 
нейших одежд; и, выйдя из бани, я надел это роскошное платье, а оно было 
надушено, и когда я надел его, от него повеяло благовонным ароматом, 
распространившимся по дороге. Я хотел пойти в мечеть, но вспомнил об од- 
ном моем товарище и вернулся поискать его, чтобы он пришел, когда будут 
делать запись, и я говорил себе: "Займусь этим делом, пока подойдет вре- 
мя молитвы". 
И я вошел в переулок, в который я еще никогда не входил; а я был пот- 
ный после бани из-за новой одежды, бывшей на мне, и пот тек, и от меня 
веяло благоуханием. Я сел в начале переулка отдохнуть и разостлал под 
собою платок с каемкой, который был у меня, и мне стало очень жарко, и 
мой лоб вспотел, и пот лился мне на лицо, но я не мог обтереть его с ли- 
ца платком, так как платок был разостлан подо мной. 
Я хотел взять фарджию и обтереть ею щеку, но вдруг, не знаю откуда, 
упал на меня сверху белый платок. А этот платок был нежнее ветерка, и 
вид его был приятней исцеления для больного, и я схватил его рукой и 
поднял голову кверху, чтобы посмотреть, откуда упал этот платок. И глаза 
мои встретились с глазами обладательницы этой газели..." 
И Шахразаду застигло, утро, и она прекратила дозволенные речи. 


Сто тринадцатая ночь 

Когда же настала сто тринадцатая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о 
счастливый царь, что юноша говорил Тадж-альМулуку: "И я поднял голову 
кверху, чтобы посмотреть, откуда этот платок, и глаза мои встретились с 
глазами обладательницы этой газели. И вдруг, я вижу, высунулась она из 
окна с медной решеткой, и мои глаза не видали ничего прекраснее ее, и, в 
общем, мой язык бессилен ее описать. И, увидев, что я взглянул на нее, 
она положила палец в рот, а затем взяла свой средний палец и приложила 
его вплотную к указательному пальцу и оба пальца прижала к своему телу, 
между грудями, а затем она убрала голову из окна, закрыла створку окошка 
и ушла. И в моем сердце вспыхнул огонь, и разгорелось великое пламя, и 
взгляд на нее оставил после себя тысячу вздохов, и я в растерянности не 
слышал, что она сказала, и не понял, какие она делала знаки. 
И я взглянул на окошко во второй раз, но увидел, что оно захлопнуто, 
и прождал до захода солнца, но не услышал ни звука и не увидал никого. 
И, отчаявшись увидеть ее, я встал с места и захватил платок, и когда я 
развернул его, от него повеяло запахом мускуса, и меня охватил от этого 
запаха великий восторг, так что я стал как будто в раю. А затем я расс- 
телил платок перед собою, и оттуда выпал тонкий листок бумаги, и когда я 
развернул листок, оказалось, что он пропитан благовонным ароматом и на 
нем написаны такие стихи: 
Послал я письмо к нему, на страсть его сетуя, 
И почерк мой тонок был, - а почерков много. 
Спросил он: "Мой друг, скажи, твой почерк - что сталось с ним? 
Так нежен и тонок он, едва его видно". 
Я молвил: "Затем, что сам и тонок и худ я стал: 
Таким-то вот почерком влюбленные пишут". 
Прочитав эти стихи, я устремил взор очей на красоту платка и увидел 
на одной из его каемок вышитые строчки такого двустишия: 
Написал пушок - о, как славен он средь писцов других - 
На щеках его пару тонких строк рейханом [177] 
"О, смущение для обеих лун, коль он явится! 
А согнется он - о, позор ветвям смущенным!" 
А на другой каемке были вышиты строки такого двустишия: 
Написал пушок темной амброю на жемчужине 
Пару тонких строк, как на яблоке агатом: 
"Убивают нас зрачки томные, лишь взглянут на нас, 
Опьяняют нас щеки нежные, не вино". 
И когда я увидел, какие были на платке стихи, в моем сердце вспыхнуло 
пламя огня и увеличились мои страсть и раздумье. И я взял платок и бу- 
мажку и принес их домой, не зная хитрости, чтобы соединиться с нею, и не 
мог я, в любви, говорить о подробностях. 
Я добрался до дому только тогда, когда прошла часть ночи, и увидел, 
что дочь моего дяди сидит и плачет; и, увидав меня, она вытерла слезы и 
подошла ко мне и сняла с меня одежду и спросила, отчего меня не было. И 
она рассказала мне: "Все люди (эмиры, вельможи, купцы и другие) собра- 
лись в нашем доме, и явились судьи и свидетели, и они съели кушанья и 
просидели немного, ожидая твоего прихода, чтобы написать брачную запись, 
а когда они отчаялись, что ты придешь, то разошлись и ушли своей доро- 
гой. Твой отец, - говорила она, - сильно рассердился, из-за этого и пок- 
лялся, что он напишет запись только в будущем году, так как он истратил 
на это торжество много денег. А что было с тобой сегодня, что ты задер- 
жался до этого времени и случилось то, что случилось из-за твоего от- 
сутствия?" - спросила она потом. И я ответил: "О дочь моего дяди, не 
спрашивай, что со мной случилось!" - и рассказал ей про платок и все со- 
общил ей с начала до конца. И она взяла бумажку и платок и прочитала, 
что было на них написано, и слезы потекли по ее щекам, и она произнесла 
такие стихи: 
Коль скажет кто: "Свободна страсть вначале", - 
Ответь: "Ты лжешь: все в страсти - принужденье, 
А принужденье не несет позора". 
И это верно, - так гласят преданья, 
Что не подделаны, коль разобрать их. 
Захочешь, скажешь: сладостная пытка, 
Иль боль внутри, иль сильные побои, 
Иль месть, иль счастье, или вожделенье, 
Что души услаждает или губит, - 
Я спутался в противопоставленьях. 
А вместе с тем пора любви - как праздник, 
Когда уста ее смеются вечно, 
И веянье духов ее отменно. 
Любовь прогонит все, что нас испортит, - 
В сердца холопов низких не вселится". 
Потом она спросила: "Что же она сказала тебе и какие сделала знаки?" 
И я отвечал: "Она не произнесла ничего, а только положила палец в рот и 
потом приложила к нему средний палец и прижала оба пальца к груди и по- 
казала на землю, а затем она убрала голову из окна и заперла окно. И 
после этого я ее не видел, но она взяла с собою мое сердце, и я проси- 
дел, пока не скрылось солнце, ожидая, что она выглянет из окна второй 
раз, но она этого не сделала, и, отчаявшись, я ушел из того места и при- 
шел домой. Вот моя повесть, и я хочу от тебя, чтобы ты мне помогла в мо- 
ем испытании". 
И Азиза подняла голову и сказала: "О сын моего дяди, если бы ты пот- 
ребовал мой глаз, я бы, право, вырвала его для тебя из века. Я непремен- 
но помогу тебе в твоей нужде, и ей помогу в ее нужде: она в тебя влюбле- 
на так, как и ты влюблен в нее". - "А как истолковать ее знаки?" - спро- 
сил я; и Азиза ответила: "То, что она положила палец в рот, указывает, 
что ты у нее на таком же месте, как душа в ее теле, и что она вопьется в 
близость к тебе зубами мудрости. Платок указывает на привет от любящих 
возлюбленным; бумажка обозначает, что душа ее привязалась к тебе, а при- 
жатие двух пальцев к телу между грудями значит, что она говорит тебе: 
через два дня приходи сюда, чтобы от твоего появления прекратилась моя 
забота. И знай, о сын моего дяди, что она тебя любит и доверяет тебе, и 
вот какое у меня толкование ее знакам, а если бы я могла выходить и вхо- 
дить, я бы, наверное, свела тебя с нею в скорейшем времени и накрыла бы 
вас своим подолом". 
И, услышав это от Азизы, - говорил юноша, - я поблагодарил ее за ее 
слова и сказал себе: "Потерплю два дня". И я просидел два дня дома, не 
выходя и не входя, и не ел и не пил, и я положил голову на колени моей 
двоюродной сестры, а она утешала меня и говорила: "Укрепи свою решимость 
и отвагу, успокой сердце и ум..." 
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.